Елена Збаражская - Вне. Время кануло в облачный дрейф…

Молчаливые слёзы —
росы ночные,
омывают бока
кристального сердца,
как воды морей
острова обнимают,
как ветер влюблённый
свой дом оставляет,
в котором мутнеет
ненужный хрусталь,
жизнь серость смакует
за окнами дня,
звенит пустота
с приходом дождей…

Стеклянная бабочка
крылья теряет
под лампой,
в которой
давно
нет
огней…

За маленькой ширмой —
с цветочным узором —
душа раздевалась,
снимая трилистник,
и магия листьев
окрасилась в «чёрный» —
треф – козырь сложился
для козней нечистых.

Рассветы свернулись
в змеиные кольца,
драконьим огнём
засверкал горизонт,
на сердце тоска
и «квак» жабы влюблённой,
а взгляд изумрудный
порос мягким мхом.

Душа из-за ширмы
не вышла нагой…

Вот, если бы сердце
вернуть мне с морей,
несклёванным
жирными чайками,
возможно бы,
вставила между костей,
скрутила бы
временно – с гайками,
чтоб снова немного
учиться любить
и чувствовать
землю привычную,
вдыхать кислород
с дальтоном частиц
и пиццу жевать
с оливками,
стоять без одежд
под тотальным дождём,
пока в коньяке
тонет солнце,
да, море
исчезло,
песок, как
сырец,
и чайки
давно
уже
сдохли.

В твоих «ямах» тонуть, а не тлеть,
Забывать своё имя с рождения.
Быстротечное «холодеть»
Наступало, как утро осеннее.
Твоя сущность, как синий кит,
Бороздящий простор океанов,
Волокущий наш тесный мир
На спине, исцарапанной жаждой.

И предчувствие гибели зрело
(Быть раздавленной лапой морей),
Когда кит от усталости скинет
Свою ношу напалмом страстей —
Он качнёт плавником свои воды,
Отворяя врата предо мной —
Гул цунами стеною накроет
И к ногам падёт бездна нагой.

И, в иссиня-чернеющих далях —
По равнинам глубинного дна,
Настоящее канет в былое —
В однотонный лавандовый рай.

невинность
нарядилась
воздушные шелка
во взгляде штиль
и космос безграничный
ромашковых полей
арктической весны
присутствие
защиты
простота

причинность
наслаждалась
закрасились уста
невероятно белый
волнисто-мотыльковый
питерских ночей
и набережных чаек
присутствие
бессилия
молчание

пустотность
побелела
обрисовались дуги
во взгляде моль
и гоблин равнодушный
и снег
и дождь
и стены
сумрак
блеклый

с души
упала
белая
руда

Крестообразно
руки сложены,
глаза закрыты,
сглажены
морщины жизни
на каменном лице,
и невозможно
сумрак озарить
теперь
в кудрявых буквах лирики
возможной…
Свершил побег он —
к чёрной леди,
она от счастья
потирает кости,
сняв капюшон,
оскалив зубы,
собою умиляясь,
что смогла
плоть обессмертить,
вынуть душу,
закрасить
в «чёрный» небеса
для тех,
кому был нужен он…
И новый дом
вне зоны
всех рассветов,
где тьма – как ложе
взбито
странной вечностью —
и чёрный,
чёрный цвет
при ней.
И он готов
быть
с нею…

Солнце спит, пока небо мажется…

Неугомонные чувствительные сны, когда в них не прощаются обиды,
а в шорох новостей ненужных истин
стучатся вновь
заплаканные дни.
В бокале виден горизонт без солнца, в бургундский цвет
окрашены мечты,
в углах холодных комнат нету бога, и сердце изнывает от тоски.

Бежать из тьмы во тьму, скрывая страхи,
нелепо так же, как рыдать без слёз.
Изнеженные чувства
умирали,
закрашивая суриком порок.

Пропахли горечью
ослепшие желанья,
и время спуталось
с кривою бытия,
доверье враг искусственному счастью,
когда любовь
под фантом
из стекла…

Исцеловано небо до крови,
туго стянут день ворохом чувств,
и взбиваются пятками ночи
в неудобную плюш-простыню.
Захотелось запить кофе йодом
и в октябрь войти без потерь,
но жеманистый ворон под боком
чистит перья для свежих идей.
Веселись!
Ты не мой, Падший Рядом,
для тебя начала плесть венки…
Я не знаю молитв, чтобы разум
был сильнее, чем разум любви…

Разотри локти вяжущим словом,
можешь сжечь даже солнце вчера…
Ты простой, я заманчиво сложная.
Закрывай территорию сна…

Лучше сразу, и лучше – молча…
Пью я кофе, без йода пока…

В твоих глазах простыло лето,
и дюйм за дюймом – уныло и протяжно —
сентябрь, в одежды мрачные одетый,
стирает краски прошлого, рвёт связки.
И остаётся часть планеты,
лишь место одно живо – Рай Бессилья,
звучат в нём колыбельные, как вечность,
что собирает крохи «середины»,
где пятится пространство до предела
варёным раком, тыча в безысходность.
И начинают ночи обниматься
с луною многоликой, безупречной —
она рябит на белых стенах комнат,
бросая свет на скомканные крылья,
изнанке пустоты щекочет нервы,
чьи внутренности чтят её студёность.

В твоих глазах простыло наше лето…
Слепы рассветы с мёртвым солнцем…

Вчера осень издёргалась, нервничая, нерадиво расплакалась, хлипая.
Стало трудно её выслушивать, голос сердца осип, не выдержал.
Чем теперь его горло вылечить – до певучести, до протяжности,
До прозрачности звука выполоскать, отпустить недуг с ветром бродяжничать?
А у снадобья сроки исчерпаны – охрой дней, как ядом, пропитано.
Не смотри на меня, Осень, унылостью, дай прожить мне с тобой без слабостей.
Моя радость давно уж оплакана, следы счастья в прошлом повытерлись.
Будь премудрой, влюблённой, отчаянной, балуй солнцем – светом маисовым.
Ты опять не одна со мной маешься – я с тобой в твоих колких объятиях,
Если вновь не прощаешь, то смилуйся, не лукавь неизбежности сладостно.
Закружи меня в танце, рыжая, в опьяняющем ликовании,
Мы с тобой в дни пурпурные вырядимся в платья пудровые, струящиеся…