Елена Збаражская - Вне. Время кануло в облачный дрейф…

Закрыть бы городу глаза
с излишней дозой пустоты,
изъять из времени песок,
в котором дни болеют снами,
где тени бьются в потолок,
и в лихорадке бредят дали,
необнажённое дрожит
под спящим солнцем,
или пьяным,
где облака, касаясь крыш,
перерождаются
в туманы.
Закрыть бы городу глаза —
не позволять
смотреться в окна,
чьи стёкла чувствуют закат
под тихий шелест
звёзд морозных,
и танцевать
в бессонных стенах
под песни ангелов
простывших,
творивших море
в чайной кружке,
в которой
утопают мысли,
где в тишине
не слышен отзвук
от хруста
прогоревшей спички.

Закрыть бы
городу
глаза,
которому
ты был
не нужен…

Беги отсюда, и вернись.
Колени жгу о землю,
не ведая зачем.
«Голландец» тоже уходил,
а с ветром возвращался.

Я не успела предвкусить
с тобой хмельного эля.
Дай мне возможность
приходить
среди недели пьяной,
и нежностью побыть,
чтобы тонуть
в твоём похмелье —
оно c улыбкою кутит,
и страстно шепчется
«хочу»,
а руки тело обнимают.

Намного слаще утонуть
в тебе
хмельном,
любимом,
чем
быть
в пустых,
холодных
дремлющих
объятьях.

Мой хмель —
твои шептания.

Бросаю
завтра
я дышать с тобой,
и умираю медленно
с похмелья…

Пропах полынью дом твой тихий
в часы луны ущербной, властной,
где твёрдость слов, когда-то милых,
толчёным льдом валилась навзничь,
и каждонощно – вдох, как выдох,
питался горечью помятой
сухих бутонов эстрагона —
так одинокость уст дрожала.

Стучали аквилоны в спину,
босые ноги мчались к водам,
и чёрный карлик 1 1 черный карлик – короткая ночь в жёлтых точках
слепил глаза своим приходом.
Целуя дно ручья живого,
слезами воду отравляя,
смывала слой полынной тиши —
застывших дней, где света мало…

…твоя полынь – моя отрава…

Ты был нужен вчера —
не сейчас,
пока лунное сердце светило
в лупоглазые окна домов,
пока небо держалось для гроз,
не упало на нас,
не разбилось.
Время кануло в облачный дрейф,
под навес умирающих звёзд,
в какофонию шёпота птиц,
на примятые травы…

…я здесь…

топчу серое небное море,
и не надо руки тянуть.
Спокойно.
И бумажные ангелы есть.
Не сгорают они,
как плесень —
жизни больше в них,
чем
в тебе.

Ты был нужен вчера,
а сегодня —
навсегда —
хочу
плыть с туманами
проседью,
и следы
отпечатывать
вне…

Нет меня в тишине,
не видна.
Я под слоем пергаментной стружки,
и вовнутрь унылые ангелы
возвращаются,
словно с прогулки.
Есть вчерашние дни под надгробьем,
сверху вмятины две —
от следов,
и засохшие листья от прошлого
обдуваются розой ветров.
В пустоте обескровлены стены,
тени сущностей что-то бормочут:
я для них, как предмет
совершенный,
едкий ком среди масс одиночек.
Сон в проветренных мыслях,
сугробы,
и предчувствие долгих молчаний.
Я зима.
И уставшая вьюга.
Рассыпаюсь в себе снегом мрачным…

Оторопь снежная в трафиках города зябко сползает усталостью мёрзлой
с дальних ступеней небесного морока – пледом из ста беспорядочных капель.
И прикрывает умершую осень с ворохом чувств и унылых надежд,
бланжевым голосом трогая воздух.
Нам не вдыхать его пылкую нежность.

Мы на обрывках написанных песен, в шатких возможностях видеть рассвет,
и не причастны к слезам этой вечности.
Мы соль морей под дрожаньем ресниц.
Наш горизонт обрисован печалью – дали собой приютили ветра,
и только белая оторопь в мыслях, и холода,
холода,
холода…

В твоей глубине вижу страхи земли, нетронутой пустоты, молчанья безмерного,
дряблость луны, упавшей в тебя, чтобы плакать о том, что прошло и чему не бывать,
пока небо тянет – лучами – постоянное солнце в твоё тёмное скучное море,
но его свет бессилен в обители одиночества.
Глаза бы закрыть, да вода не даёт – ледяное дыхание подводных течений —
из мыслей твоих и касания волн – по ткани моего живого белого платья.
Давно отражаюсь в боках рыбьих тел, касаясь руками водоворотов владений твоих,
теперь вместо ног у меня – плавник, так легче тебя проплывать всего…
Вкушаю тебя с камнями подводными, скалою сложившимися, на соль пробую,
отдаюсь желаниям бессмысленным, кружу в тебе, плавясь, как воск при огне,
моё море —
безропотное, тихое, поддающееся, нежное, дрожащее…
Люблю,
пою теперь —
для тебя и в тебе —
русалочьи песни
кричащие…

Не ступай
на мой остров безмолвия,
не смотри
на пустыни мои —
здесь давно
не жемчужные россыпи,
в утончённости
нет красоты.
Здесь лишь страх
мне царапает веки
и сонливые ветры поют,
берега
в безразличных оттенках,
вместо солнца —
чернеющий спрут.
Души мёртвых надежд
здесь, как дети,
на деревьях рисуют
мечты,
и темнеют мазки
в сухом древе,
осыпаясь графитом
в пески.

Я давно в этом острове —
сердце.
Не ступай,
не ходи
по нему…
Мне ещё
не устало
сниться,
как я
остров
тебе
отдаю…

Осень зябнет от собственной сырости,
Растирая по небу портвейн,
И бросается мятыми листьями —
Город чахнет, и тлеет мой день.
Мысли тонут на дне чайной кружки,
Как озёра пустые – мертвы,
А чернила честнее, чем чувства
В одиночестве стылой луны.
И не снится уже расстояние
До размытых твоих берегов,
Прижимается время губами
И целует морщинисто в лоб…

Но, когда просыпается утро
От морганья холодного солнца,
Догола раздеваю вновь душу —
Простужаюсь,
любовью болею…