Михаил Непомнящий - Зазеркалье-2017. Стихотворения

Богу, Таня, – богово,
лету (Лете!) – летово,
а тебе – набоково,
блоково и фетово.

Осень.
Хмуро.
Муторно.
Одиноко бродим мы:
городом ли, хутором —
и повсюду – Болдино.

Не вспоминая о верлибре
и крылышкуя, как колибри,
на рифму нижешь жемчуг строк.
Но, улетая дальше, выше,
всё тяжелей и чаще дышишь
тем, что украдено не впрок.

И, задыхаясь, в стратосферу
летишь навстречу Люциферу,
земных не чувствуя вериг.
Kрылом по тверди льдистой пишешь
и учащенный пульс свой слышишь,
и – ястреба осенний крик.

Шабат шалом (воистину, шалом),
хоть выноси святых, хоть заноси,
земля твоя, что скрылась за холмом
(за шеломянем, так сказать, еси),

так сокровенна, как твоя строка,
так тяжела (тяжеле всех вериг) —
меня берёт в полон, как языка,
и помыкает мною, как язык.

Не гадай на кофе ли, на воске,
не считай надсадное «ку-ку»,
не лови в далёком отголоске,
что случится на твоём веку.

Притулясь к менту ли, к монументу
(косяками полнится тетрадь!),
жизнь увидишь, словно киноленту,
Господом прокрученную вспять.

Не в бровь, а в бронхи – лют борей,
знобит,
кручины да болезни
разнообразные полезли,
как тараканы из щелей.

Февраль, горчащий, как микстура,
заполонил, наполнил дом,
и поползла температура
под мышкой вверх,
вниз – за окном.

Теперь – чернил достать и плакать,
и, словно парий записной,
пить из горлА,
и Пастернака
открыть как выход запасной.

Говорят, не плюй в колодец – пригодится,
не с лица же, в самом деле, пьют водицу,
но коль выпало в империи родиться,
лучше, Таня, жить подальше за границей

да не зреть родных вождей и вертухаев,
не затягивать ни галстука на вые;
говоришь, что дураков везде хватает,
но чужие дураки – они чужие.

…..

Приезжай-ка, Таня, в наши палестины,
посидим в кафе под вечер над заливом,
будем есть с тобою скользкие маслины,
запивая их холодным светлым пивом.

Здесь вблизи от моря вечером привольно,
прочищаешь душу, голову и бронхи,
и шипят, как «Ш», накатываясь, волны,
и гарсон-араб картавит, что твой Бродский.

…..

Да, непросто, Таня, жечь сердца глаголом,
совершенным даже (а несовершенным —
бесполезно) – катим камнем на голгофу
(труд вполне сизифов!) наши прегрешенья.

Пусть живём мы розно в разных измереньях,
но покуда Богом нам дана отсрочка,
будет в наших жилах и стихотвореньях,
задыхаясь, биться та же, Таня, Почва.

На риск напишешь и на страх,
на дыбе той у мукогорья,
соединив ногайский шлях
и монастырское подворье,
витийство и чеканный слог,
богатство форм и бедность быта,
прелюдию и эпилог,
поэму и ее пиита,
и вечность – времени залог,
и неразменное корыто.

Когда в июле вдруг не спится,
птиц предрассветны голоса
и ворожат вороженицы,
волхвы зайдут на полчаса
тебя задабривать дарами
и миром с Миром примирять, —
прими причастье в этой драме,
сжав авторучки рукоять.

В Воронеже, во ржи, во рже, иль в раже,
но режет дух божественный рожок,
и миражи клубятся, а мирАжи
густеют и ложатся между строк.

Дар первородства – верная улика:
не ели шёпот слыша – елекрик*,
не лыком шит, и вяжет он не лыко,
а вяжет смыслы, нёбо и язык.

Простить тебя не просто мне —
тебе и ночи мало;
опять не смяты простыни —
ну где ж ты ночевала?
Кому покоя не давала,
кого терзала, как пила,
какому Данту диктовала,
с каким Вергилием пила?

Он прав опять:
фонарьаптека,
подмостков нет, гул не затих.
Что я вручу тебе, Ревекка,
чтоб отличала от других, —
обрезанный под корень стих?

Лежишь с наложницей на ложе
на безымянном этаже
и куришь «Ноблес»*, о, блажен (!),
«ноблЕс облИж» – скажу, итожа,
а всюду лажа в неглиже:
верхи не хочут и не можут,
низам всё по фигу уже;
но ты для нас не пишешь, рожа,
и не стоишь на рубеже!

Лишь на просторах интернета
есть упоение в бою,
и виртуального м… нета
теперь я прелести пою,
еврейку чудную мою
люблю всё реже, чаще пью
и не творю, прости, for you.

Довольно, выйди из запоя,
что виртуальный нам м… нет,
восстань, пророк, и всё такое…
Покоя нет, уюта нет,
нет премии, и нет зарплаты,
сатрапы злобно нас гнетут —
возьми перо (ведь не лопату!),
твори, пока ещё дают.

Прости меня – свинью, заразу,
но тут такая, брат, фигня:
кобель не может по заказу,
а что касается меня —
нужны мне бабы, сигареты,
Бакарди, Хеннесси, Бурбон…

Пока.
Не требует поэта
к священной жертве Аполлон!

Конец времён,
начало века,
темночь,
мглаголь,
не спи, поэт,
скрипи пером,
реви, Ревекка,
админ, – крути свой интернет!

Пусть поэт порой наивен,
но мотив его не прост,
а в душе – три птицы: Сирин,
Гамаюн и Алконост.

На просторах абиссиний
и во льдах, где лют норд-ост,
кровь его – три птицы: Сирин,
Гамаюн и Алконост.