Алесь Рязанов - верлибры

Во дворах тихо: не гремят ведра, не разговаривают люди, не лают собаки, не квохчут куры.

А в конце улицы, словно небо спустилось на землю, синеет туман:

в нем я вижу односельчан, вижу своих друзей, вижу себя самого…

Я думаю – не додумаюсь, и не у кого спросить, как это так получилось, что я не со всеми, что я раздвоился, что я не в весне – и в весне…

Радуется и печалится сердце мое.

Цветет в конце улицы синий туман.

– Ну, что ты теперь скажешь? – спрашивают у меня камни, как только меня постигнет какая-нибудь неудача, как только со мной случится какая-нибудь неприятность.

Они спрашивают, они надо мной потешаются, они кичатся собой, они теперь считают себя умнее всех моих аргументов, что я приводил им, моих всех поступков, какими доказывал, что быть людьми лучше…

Я всегда говорю все, что я знаю, ничего не приберегая на черный день;

мои главные доводы тут – в каждом мгновеньи, в каждом дне, во всем моем существованьи.

А камни считают, что я нищий, что у меня нет ничего своего…

Они закрываются передо мной:

в их скрытности – их твердокаменность,

в их скрытности – их сила.

Я учу камни быть людьми.

Я их собой просветляю.

День, когда они открываются мне, – мой день.

День, когда они от меня закрываются, – моя ночь.

Лежа в траве, забываю и как меня звать, и зачем я на этом свете.

Мягко меня обнимает трава.

Это жданная встреча, это – наше единодушье: сколько раз собирался я, да вот ни разу до этого не повстречался с травой, все мне что-то мешало, все что-то оказывалось важнее.

Слышу: издалека меня кличут-разыскивают обязанности и заботы, которым я на сегодня назначил встречу.

Я голоса не подаю, я лежу средь зеленой травы, понимая впервые, что одновременно я есть – и нету меня, я присутствую здесь и отсутствую здесь, я повсюду – и тут…

Будто облако, меняющееся на глазах, уплывает куда-то мое лицо, что умело так много: гневаться и собою владеть, просить прощения и презирать, хмуриться и улыбаться, – и не останавливаться ни на чем, и вписываться в любую среду.

Вместе с травою дышу;

слушаю вместе с травой, как наплывает тишь;

Вместе с травой наблюдаю, как тает-стирается в небе то облачко, тень, точка, что все разрушала собой и делила надвое…

И нет у меня сегодня иной заботы, иной обязанности, чем просто быть – вместе с травой.

На поверхности – одни квадраты, круги, треугольники…

Чтобы добраться до глубины, я набираю полную грудь воздуха, а в руки беру камень.

Но глубина ускользает от меня. Самое большее, что мне удается, – это достичь новой поверхности: дна.

Ужель таково мое свойство, такая моя судьба: все, что освою, к чему прикоснусь, – превращать в поверхность?!.

Я не могу уйти от поверхности – земли, и воды, и воздуха, и огня,

и жизнь моего тела – поверхность моей жизни,

и разум – поверхность ума.

Поверхностью – рассуждаю, поверхностью – понимаю, поверхностью – меряю глубину.

Еле живой, выбираюсь на берег.

Меня обступают все те же квадраты, круги, треугольники…

Теперь я в безопасности, теперь я спокоен…

Но волнует меня загадочная глубина и заставляет волноваться поверхность.

В моих руках образ, на котором ничего не видно, никаких черт, -

черный деревянный образ.

Я держу его перед собой и вместе с ним взлетаю по-над дворами, по-над осенними чистыми рощами, по-над земным простором…

Я знаю свои возможности – они имеют свои облики, свой цвет и свои границы, но где границы моей невозможности?!.

И есть ли она?!.

Черный образ.

И безмолвные бездны космоса, где горят, не сгорая, солнца.

На второй год войны не выросло жито в поле, не выросла в поле картошка, но повырастала лоза.

Хотел я с лозы надрать коры, а она – из железа,

хотел я лозу топором посечь, а с нее посыпались железные зерна,

хотел лозу лопатой выкопать, а из-под нее полезла железная картошка.

Кто ж станет есть железные зерна?

Кто ж станет есть железную картошку?

– Война, – говорит мать.

А я пытаюсь сам разгрызть эту картошку, я пытаюсь сам раздробить эти зерна, чтоб самому стать железным, как война, и выкорчевать железную лозу в поле.

Отец распахивает поле.

По борозде, вслед за плугом, толкутся гурьбою куры и долбят дождевых червей.

Их много на пашне. Но среди них выделяются два пребольших червяка, от которых курицы в панике убегают.

Да это не червяки, а белесые скользкие змеи. Они шипят, и жала высовываются из их пастей.

С лопатой в руках бежит к ним Тэкля. Быстрым взмахом она сечет-забивает одну змею, но другая тем временем скрылась куда-то…

– Там, под землею, у них гнездо, – лопатой показывает Тэкля.

А отец уже поворачивает коня с того конца поля в этот

и новою бороздой запахивает там, где вспахал перед этим -

и дождевых червей, и ту змею, что посекла Тэкля, и ту, что спряталась под землей.

– Ты уже прошел, – говорит мне вечер.

– Ты еще не пришел, – говорит мне утро.

Я прохожу и прихожу, и мои следы неотступно тянутся вслед за мной.

Есть ли пропасти между днями, а провалы – между минутами?!.

Когда останавливаюсь – умираю,

когда оживаю – перемещаюсь, и время меня от меня отлучает, и места перемещенья все что-то таят от меня…

Ты снова всходишь, солнце!..

Ты вновь умираешь, месяц!..

Такова судьба человека, таков единственный выход:

самим собой – вопрошать,

самим собой – отвечать,

самим собой связывать концы и начала.

Мой старый отец, выйдя из хаты, смотрит, как деревья цветут…

Мальчишка на улице клянется: не сойти мне с этого места…

Я многое знаю, единого лишь не знаю.

Меня сторожит моя тень.

Смеркается утро, светает вечер.

И наливаются кровью мои следы.

И настает день, когда я беру меч и беру щит…

Теперь я вооружен,

теперь я могу защищаться и нападать,

и люди, что еще вчера толкали меня локтями, сейчас почтительно встречают меня.

Со временем меч врастает в мою правую руку, а щит – в левую, и я ощущаю их как свое тело.

Но… Но неужели они – это я, неужели до самой смерти я должен делать то, что теперь, – сживаться с оружием?!.

И тогда постепенно я начинаю отторгать его от себя – освобождаться.

Не одна неделя минет, наверно, прежде чем я обрету свободу: слишком тесно срослось оружие с моим телом, с моею сущностью.

Однако, победив слабость свою, я должен победить и силу.

Когда оно бремя – тогда оно крылья.

Когда оно бередит – тогда оно лечит.

Когда оно лишает сил – тогда оно дает силы.