Константин Бальмонт - Горящие здание. Лирика современной души

Душою там, я сердцем — здесь.

А сердце как смирить?

Я узел должен видеть весь.

Но как распутать нить?

Едва в лесу я сделал шаг,—

Раздавлен муравей.

Я в мире всем невольный враг,

Всей жизнею своей,

И не могу не быть,— никак,

Вплоть до исхода дней.

Мое неделанье для всех

Покажется больным.

Проникновенный тихий смех

Развеется как дым.

А буду смел,— замучу тех,

Кому я был родным.

Пустынной полночью зимы

Я слышу вой волков,

Среди могильной душной тьмы

Хрипенье стариков,

Гнилые хохота чумы,

Кровавый бой врагов.—

Забытый раненый солдат,

И стая хищных птиц,

Отца косой на сына взгляд,

Развратный гул столиц,

Толпы глупцов, безумный ряд

Животно-мерзких лиц.—

И что же? Я ли создал их?

Или они меня?

Поэт ли я, сложивший стих,

Или побег от пня?

Кто демон низостей моих

И моего огня?

От этих тигровых страстей,

Змеиных чувств и дум,—

Как стук кладбищенских костей

В душе зловещий шум,—

И я бегу, бегу людей,

Среди людей — самум.

Стучи, тебе откроют. Проси, тебе дадут.

— О, Боже! Для чего же назначен Страшный Суд?

Мы лежим на холодном и грязном полу,

Присужденные к вечной тюрьме.

И упорно и долго глядим в полумглу,—

Ничего, ничего в этой тьме!

Только зыбкие отсветы бледных лампад

С потолка устремляются вниз.

Только длинные шаткие тени дрожат,

Протянулись — качнулись — слились.

Позабыты своими друзьями, в стране,

Где лишь варвары, звери да ночь,

Мы забыли о Солнце, Звездах, и Луне,

И никто нам не может помочь.

Нас томительно стиснули стены тюрьмы,

Нас железное давит кольцо,

И как духи чумы, как рождения тьмы,

Мы не видим друг друга в лицо!

О, да, я Избранный, я Мудрый, Посвященный,

Сын Солнца, я — поэт, сын разума, я — царь.

Но предки за спиной, и дух мой искаженный —

Татуированный своим отцом дикарь.

Узоры пестрые прорезаны глубоко.

Хочу их смыть: Нельзя. Ум шепчет: «Перестань…»

И, с диким бешенством, я в омуты порока

Бросаюсь радостно, как хищный зверь на лань.

Но, рынку дань отдав, его божбе и давкам,

Я снова чувствую всю близость к Божеству.

Кого-то раздробив тяжелым томагавком,

Я мной убитого с отчаяньем зову.

Я на смерть поражен своим сознаньем,

Я ранен в сердце разумом моим.

Я неразрывен с этим мирозданьем,

Я создал мир со всем его страданьем.

Струя огонь, я гибну сам, как дым.

И понимая всю обманность чувства,

Игру теней, рожденных в мире мной,

Я, как поэт, постигнувший искусство,

Не восхищен своею глубиной.

Я сознаю, что грех и тьма во взоре,

И топь болот, и синий небосклон,

Есть только мысль, есть призрачное море,

Я чувствую, что эта жизнь есть сон.

Но, видя в жизни знак безбрежной воли,

Создатель, я созданьем не любим.

И, весь дрожа от нестерпимой боли,

Живя у самого себя в неволе,

Я ранен на смерть разумом моим.

Увечье, помешательство, чахотка,

Падучая, и бездна всяких зол,

Как части мира, я терплю вас кротко,

И даже в вас я таинство нашел.

Для тех, кто любит чудищ, все находка,

Иной среди зверей всю жизнь провел,

И как для закоснелых пьяниц — водка,

В гармонии мне дорог произвол.

Люблю я в мире скрип всемирных осей,

Крик коршуна на сумрачном откосе,

Дорог житейских рытвины и гать.

На всем своя — для взора—позолота.

Но мерзок сердцу облик идиота,

И глупости я не могу понять!

Я горько вас люблю, о бедные уроды,

Слепорожденные, хромые, горбуны,

Убогие рабы, не знавшие свободы,

Ладьи, разбитые веселостью волны.

И вы мне дороги, мучительные сны

Жестокой матери, безжалостной Природы,

Кривые кактусы, побеги белены,

И змей и ящериц отверженные роды.

Чума, проказа, тьма, убийство и беда,

Гоморра и Содом, слепые города,

Надежды хищные с раскрытыми губами,—

О, есть же и для вас в молитве череда!

Во имя Господа, блаженного всегда,

Благословляю вас, да будет счастье с вами!

Залетевшая в комнату бабочка бьется

О прозрачные стекла воздушными крыльями.

А за стеклами небо родное смеется,

И его не достичь никакими усильями.

Но смириться нельзя, и она не сдается,

Из цветистой становится тусклая, бледная.

Что же пленнице делать еще остается?

Только биться и блекнуть! О, жалкая, бедная!

В день октября, иначе листопада,

Когда бесплодьем скована земля,

Шла дева чрез пустынные поля.

Неверная, она с душой номада

Соединяла дивно — чуткий слух:

В прекрасно — юном теле ветхий дух.

Ей внятен был звук вымерших проклятий,

Призывы оттесняемых врагов,

И ропот затопленных берегов,

Намек невоплотившихся зачатий,

Напев миров, толпящихся окрест,

Дрожания незасвеченных звезд.

Но дева с утомленными глазами,

Внимая всем, кричащим вкруг нее,

Лелеяла безмолвие свое.

Поняв одно за всеми голосами,

Безгласно холодела, как земля,

И шла вперед, чрез мертвые поля.

Сквозь мир случайностей, к живому роднику,

Идя по жгучему и гладкому песку,

По тайным лестницам взбираясь к высоте,

Крылатым коршуном повисши в пустоте,

Мой дух изменчивый стремится каждый миг,

Все ищет, молится: «О, где же мой родник?

Весь мир случайностей отдам я за него,

За оправдание мечтанья моего,

За радость впить в себя огни его лучей,

За исцеление от старости моей».

Ты видала кузнеца?

Он мне нравится, мой друг.

Этот темный цвет лица,

Эта меткость жестких рук,

Эта близость от огня,

Этот молот, этот стук,—

Все в нем радует меня,

Милый друг!

Я хочу быть кузнецом,

Я, работая, пою,

С запылившимся лицом

Я смотрю на жизнь мою,

Возле дыма и огня

Много слов я создаю,

В этом радость для меня,

Я кую!

Я коснулся душ чужих,

Точно струн, но струн моих.

Я в них чутко всколыхнул

Тихий звон, забытый гул.

Все обычное прогнал,

Легким стоном простонал,

Бросил с неба им цветы,

Вызвал радугу мечты.

И по облачным путям,

Светлым преданный страстям,

Сочетаньем звучных строк

За собою их увлек.

Трепетаньем звонких крыл

Отуманил, опьянил,

По обрывам их помчал,

Забаюкал, закачал.