Константин Бальмонт - Литургия красоты. Стихийные гимны

Их вершины в сладком сне

Слышат лунное сиянье,

Слышат ветер в вышине.

Свет Луны и ветер вешний,

Бледный ландыш спит в тени,

Грезя, видит сон нездешний,

Дню хранит свои огни.

Полон зыблемого звона,

Легкой грезы и весны,

С голубого небосклона

Принимает луч Луны

Лик Луны, любовь лелея,

Мир чарует с высоты.

Спит зеленая аллея,

Спят деревья и цветы.

О забытом трубадуре, что ушел в иной предел,

Было сказано, что стройно он слагал слова и пел

И не только пел он песни, но умел их записать,

В знаки, в строки, и в намеки жемчуг чувства

нанизать.

Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!

Эти звоны, перезвоны двух сердец, попавших

в плен.

Я их вижу, знаю, слышу, боль и счастье их делю,

Наши струны вечно-юны, раз поют они. «Люблю».

Мертвый замок, долгий вечер, мост подъятый,

рвы с водой,

Свет любви, и звон мгновенья вьются, льются чередой.

Нет чужих, и нет чужого, нет владык, и нет

рабов,

Только льется серебристый ручеек напевных слов.

О, ручей, звончей, звончее. Сердце просит, мысль

зовет.

Сердце хочет, мысль подвластна, власть любви —

как сладкий мед.

Эта власть раба равняет с самой лучшей из цариц.

Взор темнеет, сказка светит из-под дрогнувших

ресниц.

Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!

Сколько пышных стран раскрылось в двух сердцах

средь темных стен.

Раб — с царицей, иль рабыня наклонилась к королю?

О, любите, струны юны, раз поют они «Люблю»!

Яйцевидные атомы мчатся. Пути их — орбиты

спиральные.

В нашем видимом явственном мире незримая

мчится Вселенная,

И спирали уходят в спирали, в незримости —

солнца овальные,

Непостижные в малости земли, планетность пылинок

бессменная.

Сочетанья, сплетенья, круженье потока

сокрыто-мальстрёмного,

Да и нет этих атомов зыбких, в слияньи

с эфирным течением,

Пляски дикого смерча, циклона,

безмерно-бездонно-огромного,

Изначальное празднество чисел, закрученных

сложным стремлением.

В чем их цель, в чем их смысл, этих

плясок, зачем коловратность бессменная,

Не дознались Индийцы, Китайцы, не ведала мудрая

Греция,

И о смысле их шабаша знает надменная мысль

современная

Так же мало, как старые песни, наивные песни

Лукреция.

Но несчетности атомов мчатся. Вселенная дышит

Вселенными,

Несосчитанность явностей наших с бездонной

Незримостью скована,

И желанно ли нам, нежеланно ль быть вакхами,

будучи пленными,

Но кружиться должны мы, должны мы — зачем?—

нам узнать не даровано.

Довременно Доброе Начало,

Довременно и Начало Злое.

Что сильнее,— Мысль мне не сказала,

Лишь одно известно мне: — Их двое.

Гений неразлучен с темным Зверем,

Лик Огня — в эбеновой оправе,

Веря в Бога — в Дьявола мы верим,

Строим Замок — быть при нем канаве.

Ты дрожишь, облыжное Мечтанье,

Как собака под хлыстом владыки?

Маятника лживое болтанье,

В Замке — песни, в подземельи — крики.

Маятник — прикованный и медный,

Мечется и вправо он и влево,

Эта сказка — кажется мне бледной,

Я дрожу от бешеного гнева.

Я дрожу — и Мысли нет исхода,

Раз я светлый—весь мой мрак откуда?

Красота — в объятиях урода,

Бог Христос — и рядом с ним Иуда.

Тут и Чудо — Мысли не поможет,

Потому что разум мой — не чувство,

Потому что Мысль играть не сможет,

И не прячет доводов в Искусство.

Если Мир — как Мир — противоречье,

Я не знаю, чем он разрешится.

В Вавилоне — разные наречья,

И всезрящей башне — ввысь не взвиться.

Умствователь нищий, я слабею,

Предаюсь безумному Поэту,

Боль зову я правдою своею,

В темной Ночи песнь слагаю Свету.

Снова Тень, и снова Дьявол, снова Тень, и снова

боги,

Снова тягость перекрестков, и несчетные дороги.

Будет, будет. Надоело. Есть же мера наконец.

Если жалкую повторность ты не видишь, ты — глупец.

Или нужно в самом деле нам вздыхать, бледнеть

всечасно?

Даже глупая ищейка устает искать напрасно.

И тогда ее хозяин прочь с собой ведет домой:

И не скажет: «Псу — усталость!» И не скажет:

«Отдых — мой!»

Нет, собаку холит, кормит — кто идет за красной

дичью.

Это только справедливость, тут и места нет

величью.

Мы же, люди, кто мы? Что мы? — Кто не слеп,

тот сам суди:—

Мы — охотник, мы — собака, или — зверь с копьем

в груди?

Выбирайте. Только, братья, раз хотите вы лохмотий,

Я вам больше не товарищ, здесь, на этом повороте.

Брама, Вишну, Сива, Эа, Мирри-Дугга, Один, Тор,

Витцлипохтли, маски, маски, это все сплошной позор.

В лабиринтах ли Индийских, или в бешеной

Валгалле,

На уступах пирамидных Мексиканских теокалли,

Всюду — Демону в угоду - истязание умов,

Трепет вырванного сердца, темный праздник, темный

ров.

Жертва, жертва, нож вонзенный, ужас взора, кровь

из груди,

Растоптанье, оскверненье, одураченные люди.

Прочь, кошмары, Ночь провальна, прочь, Дракон,

и прочь, Змея,

Я люблю одну бездонность, это — Воля, это — Я.

Вера в Тени это только — мозговая паутина,

Призрак Дьявола — попутчик Привиденья-Исполина.

Против этих двух Бактерий прибегаю я к Лучу:—

Нет их больше! Нет их больше! Больше Чудищ

не хочу!

Когда я думаю, как много есть Вселенных,

Как много было их, и будет вновь и вновь,—

Мне Небо кажется тюрьмой несчетных пленных,

Где свет закатности есть жертвенная кровь.

Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы,

Все связи рушатся,— и снова будет Тьма,

Пляс жадных атомов, чудовищно-свирепый,

Циклон незримостей, стихийная Чума.

И вновь сомкнет, скует водоворот спиральный,

Звено упорное сложившихся планет,

И странной музыкой, безгласной и печальной,

В эфирных пропастях польется звездный свет.

И как в былые дни, чтоб прочным было зданье,

Под основание бывал живой зарыт,

В блестящих звездностях есть бешенство

страданья,

Лучист Дворец Небес, но он из тяжких плит.

Мучительная слитность

Волны с волной, волны с волной, в туманной

неразрывности.

Томленье, беззащитность

Всех наших дум, всем наших снов, во всей

их страшной дивности.

Волна волной быть хочет,

Но прочь уйти от прочих волн никак нельзя

в Безбрежности.

И сердцу ум пророчит,

Что каждый миг, что каждый луч есть отблеск

Безнадежности.

Волны морей, безпредельно — пустынно — шумящие,