Джордж Байрон - Остров, или Христиан и его товарищи

И диво ль то? Плоть праведника долу,
Но дух восхищен к вышнему престолу; [25] …Плоть праведника долу, // Но дух восхищен к вышнему престолу. — У Байрона — «Вот фанатик! Он прочь от земли в экстазе вознесен…».
Миры влачатся, и влачится время, —
Он упредил коснеющее бремя.
Иль немощней любовь? Она — дорога
Эфирной славы в ту ж обитель бога.
Ей все заветное в том мире — сродно.
Впервые в нас Я новое свободно.
В его пыланьях счастье нам дано.
Возжегший пламя — пламя с ним одно.
Брамины, — двое, на костер священный
Восшед, сидят с улыбкою блаженной
В пожаре погребальном… Иногда
Времен мимотекущих череда
Душе забвенна в общности природы:
Все — дух один, — долины, горы, воды!
Мертв лес? Безжизнен хор светил? Волны
Бездушен лепет? В лоне тишины
Бесчувственно ль бежит слеза пещеры?
Все души мира в алчущие сферы
Наш дух влекут, его сосуд скудельный
Хотят разбить, — зовут нас в беспредельный
Вселенский океан!.. Я — отметнем!
Кто не забылся, упоен огнем
Лазури сладкой? И кто мыслил, прежде
Чем предал мысль корысти и надежде,
В дни юные — о низком личном Я , —
Любовью царь над раем бытия?

Влюбленные встают. В приют укромный
Сочится сумеречно день истомный.
Кристаллами отсвечивает свод;
Выходит в небо звездный хоровод…
И к хижине под пальмами, во мгле,
Послушны вечереющей земле,
Бредут четой, счастливой и безгласной…
О, мир любви средь тишины согласной!..
Глух волн бессонных одношумный ход,
Как раковины рокот, эхо вод,
Что, от родных сосцов отлучена,
Малютка бездн глухих, не знает сна
И молит детским неутомным стоном —
Не разлучать ее с глубинным лоном.
В угрюмой дреме никнет тень дубров,
И реет птица в свой пещерный кров.
Разверзшихся небес поят озера
Святую жажду чающего взора.

Чу, — звук меж пальм, — не тот, что мил влюбленным, —
Не ветерок в безмолвьи усыпленном…
То не был ветра вздох вечеровой,
Играющий на арфе мировой,
Когда струнам гармоний первых — борам —
По долам эхо вторит странным хором.
То не был громкий клич тревоги бранной,
Рушитель чар, родной, но нежеланный.
Не филин то заплакал, одинокий,
Невидящий отшельник лупоокий,
Что жуткой жалобой поет в тиши
Пустынную тоску ночной души.
То — долгий был и резкий свист (морей
Так свищет птица), — свист питомца рей
И снасти смольной… Хриплый голос зова —
Чрез миг: «Эй, Торквиль! Где ты, брат? Здорово!»
— «Кто здесь?..» И Торквиль ищет, чей привет
Ему звучит из мрака. — «Я!» — ответ.

И потянул во мгле благоуханной,
Пришельца возвещая, запах странный.
С фиалкой ты смешать его б не мог;
Нет, с ним дружней в тавернах эль и грог!
Был выдыхаем он короткой, хрупкой,
Но Юг и Север продымившей трубкой.
От Портсмута до полюса свой дым
Она пускала в нос валам седым
И всех стихий слепому произволу, —
Неугасимой жертвою Эолу
К сменявшимся вскуряясь небесам,
Всегда, повсюду… Кто же был он сам,
Ее владелец? — Ясно то: моряк
Или философ… О, табак, табак!
С востока до страны, где гаснет день,
Равно ты услаждаешь — турка лень
И труд матроса. В негах мусульмане
Соперник ты гаремного дивана
И опиума. Чтит тебя Стамбул;
Но люб тебе и Странда спертый гул [26] …Странда спертый гул… — Стрэнд — одна из улиц в центре Лондона.
(Хоть ты там хуже). Сладостны кальяны;
Но и янтарь струит твои туманы
Пленительно. К тебе идут уборы;
Но все ж краса нагая тешит взоры
Милей: и твой божественный угар
Вполне изведал лишь знаток — сигар!

И обнаружил полумрак дубравный
Обличье пришлеца. Столь своенравный
И необычный он носил наряд,
Что мог морской напомнить маскарад,
Разгульный праздник, дикий и нестройный,
Пловцов, встречающих экватор знойный, —
Когда, под пьяный пляс и говор струн,
На колеснице палубной Нептун
В личине оживает скоморошной,
И бог, забытый в пелене роскошной
Родимых волн, у сладостных Циклад,
Хоть и в морях неведомых — все рад
Потешной ревности своих потомков
И славен вновь последним из обломков
Священной славы… Куртка, вся в дырах,
И трубка неугасная в зубах, —
Стан, как фокмачта, и, как парус, валкий,
Нетвердый шаг, — то отблеск, хоть и жалкий,
Достоинств прежних. Голова в тряпьях,
Наверченных чалмою второпях,
Взамен штанов, сносившихся так рано
(Шипы растут повсюду невозбранно),
Циновки клок, скрепленный кое-как, —
Она ж — и шаровары, и колпак;
Босые ноги, облик загорелый —
Несвойственно то, мнится, расе белой.
Оружье — знак, что белым он сродни;
Воюем просвещенно мы одни.
Из-за широких плеч ружье глядело,
Их службы флотской попригнуло дело,
Но мышцы, как у вепря, были все ж.
И без ножен висел булатный нож
(К чему ножны?). Как верные супруги,
За поясом — два пистолета. (Други,
Насмешки нет в сравнении моем!
Хоть пуст один, все цел заряд в другом).
Бывалый штык (хранительной оправой
Не баловал вояка стали ржавой)
Его воинский дополняет вид…
Таким чете бродяга предстоит!

«Бэн Бантинг!» — Торквиль пришлецу вскричал:
«Что? Как дела?..» Тот головой качал.
— «И так, и сяк. А нового не мало.
В виду корабль». — «Корабль? И не бывало!
Я на море не видел ничего».
— «Не мог ты с бухты уследить его.
Проклятый парус я завидел с кряжа
Издалека: моя сегодня стража.
Был добрый ветр, — да парус не к добру»…
— «Так якорь здесь он бросил ввечеру?»
— «Нет; но пока не стихнул ветр упорный,
На нас он шел». — «Чей флаг?» — «Трубы подзорной
Я, жаль, не взял. Но, судя по всему,
Нам радоваться нечего ему».
— «Гость с пушками?» — «Еще б! Поди, облаву
На нас затеют. Чует зверь расправу».
— «Травить нас станут? Что ж? Нам не бежать!
Мы не привыкли пред врагом дрожать,
На месте встретить смерть мы, брат, сумеем».
— «Так! Все мы то, товарищ, разумеем».
— «Что Христиан?» — «Тревогу свистнул он.
Везде оружье чистят. Припасен
Наряд готовый легких двух орудий…
Тебя лишь нет!» — «Моей вам нужно груди?
Недосчитаться будет вам нельзя
В рядах меня. Нам всем — одна стезя…
О если б, Ньюга, шел я одинокий
На смертный бой, на зов судьбы жестокой!
Удел мой делишь — ты… Но не держи!
Меня в сей миг! Слезу заворожи!
Что б ни было, я — твой. И будь, что будет!..»
Тут Бэн: «Флотяга дела не забудет!»

Бой смолк, и смеркли молнии в дыму,
Что кроет, гибель окрылив, во тьму
Гортани смерти. Серный смрад оставил
Лицо земли и небеса бесславил;
И не будил пальбы раскатный гром
Лесных раздумий и долинных дрем.
Голодных жерл отгрохотали ревы;
Насыщены отмстительные гневы.
Мятежники сокрушены. В плену
Завидуют живые падших сну.
Немногим, что попрятались в дубравы,
Стал остров милый — островом облавы.
Им нет пристанища. В кольце морей,
Отступников отчизны, как зверей,
Их травят. Не дитя бежит к родимой —
То ищут люди дебри нелюдимой;
Но от людей верней спасут берлоги
Волков и львов, чем жертв двуногих ноги.