Сергей Есенин - Том 3. Поэмы

Голова моя машет ~ Маячить больше невмочь. — Ср. с образом поэта — Людогуся В. В. Маяковского — определением сущности поэзии в поэме «Пятый Интернационал» (1922, газ. «Известия ВЦИК». М., 1922, 10 и 23 сент., № 203 и 214) и очерке «Париж (Записки Людогуся)» — 1922, газ. «Известия ВЦИК». М., 1922, 24 дек., № 292. В поэме «Пятый Интернационал»:

(Маяковский, 4, 108–109, см. также 4, 205).

По мнению М. Петровского, одним из источников образа, созданного В. В. Маяковским, послужила известная сказка английского писателя Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес» (1865) (глава V «Синяя Гусеница дает совет», см. об этом сб. «В мире Маяковского», кн. 2, М., 1984, с. 362–378), где героиня превращается в человека, состоящего из головы и шеи (см. рисунок автора, где Алиса изображена стоящим на земле деревом — см. факсимиле. 1864 г. в кн.: Кэрролл Л. Алиса в Стране чудес. Алиса в Зазеркалье. М., 1991, с. 302.).

В первой четверти XX в. вышло несколько переводов «Алисы» на русский язык — М. Д. Гранстрем, Allegro (псевдоним П. С. Соловьевой) и А. Н. Рождественской и др. Два последних до выхода отдельными изданиями публиковались в детских журналах «Тропинка» и «Задушевное слово». Несомненно, Есенин также был знаком с этим произведением.

В противоположность герою Маяковского, который сравнивает свою развинчивающуюся шею со «стоверстной подзорной трубой» (4, 134), Есенин строит метафору в соответствии с народными представлениями о душах как существах летающих, крылатых (Аф. I, 541), и образом человека-дерева (см.: А. М. Марченко в ее кн. «Поэтический мир Есенина», с. 167, а также С. П. Кошечкин в сб. «В мире Есенина», с. 384).

В исследовательской литературе предлагались различные расшифровки есенинской метафоры. Например, А. А. Волков видел ее разгадку «в фигуральном уподоблении дереву с тонким и слабым стволом» (в его кн. «Художественные искания Есенина», с. 417); В. И. Баранов — в образной аналогии («голова — птица, шея — ее нога») (в его кн. «Время — мысль — образ», с. 206).

Черный человек // Водит пальцем по мерзкой книге… — В зеркальном повороте — Книга Жизни из Откровения святого Иоанна Богослова. Ср.: «И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими» (Откр. 20, 12–20, 13). Герой есенинской поэмы стоит не перед Богом, а перед «черным человеком». Здесь миф о книге передан в апокрифическом варианте: за судьбой человека следит не только Бог, но и Дьявол (Мекш Э. Б. в сб. «Вечные темы и образы в советской литературе», с. 58).

По народным поверьям, «ангел записывает все добрые дела человека, а дьявол учитывает злые, а когда тот человек умрет — ангел будет спорить с дьяволом о грешной душе его. Кто из двух победит — известно Единому Богу» (Максимов С. В. Куль хлеба. Нечистая, неведомая и крестная сила, с. 265)

Метафора «мерзкая книга» совмещает противоположные значения. Одно, связанное с «болезнью» героя, истолковал Н. Н. Асеев, слышавший поэму в исполнении автора в ноябре 1925 г.: «А ведь эта книга — книга жизни самого поэта.

Ведь это та самая „Голубиная книга“, в страницах которой так жадно копошились руки его почитателей. ‹…› Этих „самых отвратительных“ громил и шарлатанов, громил всякого нового душевного движения и шарлатанов поэтической алхимии ненавидел Есенин всем гневом своего поэтического темперамента» (Асеев Н. Дневник поэта, с. 177). Другое толкование, связанное с «болезнью мира», дал В. М. Левин, который был знаком с Есениным с 1917 г., встречался с ним в Нью-Йорке в начале 1923 г., когда тот писал поэму и мог беседовать о ней с Есениным: «„Черный человек“ перевернул пальцем страницу в „мерзкой книге“. И „светлая весть“ оказалась частицей жизни вовсе не „какого-то прохвоста и забулдыги“, а нашей собственной. ‹…› Снова в наши дни на наших глазах поэт „взял на себя наши немощи и понес наши болезни“. Это — покаяние перед всем миром, это ноша истязующая, возложенная им на свои плечи добровольно» (РЗЕ, 1, 311).

С. 189. …Проживал в стране // Самых отвратительных // Громил и шарлатанов. — Перекличка с поэмой «Страна Негодяев» (1922–1923, см. наст. т.).

И метели заводят // Веселые прялки. — Оба полюса первобытного дуализма славян — жизнь и смерть — выражены посредством прядения нити: «Метели, крутящиеся вихри связывают с дьявольской пляскою» и с представлениями о злых демонах ночи и смерти (Аф. I, 329–330, III, 355). По народным поверьям, ночью небесные пряхи и ткачихи «прядут нить человеческой жизни и посылают смерть» (Аф. I, 243).

С. 190. …Изломанные // И лживые жесты. — Здесь имеются в виду не только «жесты слов» (см. статью «Отчее слово», где Есенин неявно полемизировал с концепцией А. Белого о «жестах звуков», развернуто изложенной в его статьях 1917 г. «Жезл Аарона» и «Глоссолалия» — т. 5 наст. изд., с. 421, 428, 476, 495), но и расширительное понимание жеста как поступка, необходимости добровольно принимать на себя ту или иную личину, элемента актерской игры в жизни поэта. Ср.: «Казаться улыбчивым и простым — // Самое высшее в мире искусство». Первая четверть XX в. в искусстве отмечена особым вниманием к языку жестов. В эпоху немого кино язык жестов был единственным способом сказать что-либо с киноэкрана. «Царицей жеста» называли А. Дункан (Луначарский А. В. «Наша гостья» — газ. «Известия ВЦИК», М., 1921, 24 авг., № 186).

С. 190–191. В грозы, в бури… ~ То ли ветер свистит… — Существует поверье, что метель и свист ветра происходят от злых духов. В то же время сильный ветер (ураган, буря) является вестником божественного откровения. Бог отвечает Иову из бури; в грозе и буре получает Откровение Иоанн Богослов (Откр. II, 11–20).

С. 190. Ты ведь не на службе // Живешь водолазовой. — Слова полемически соотносятся одновременно с В. В. Маяковским и А. Мюссе. Такого эффекта Есенин достигает, используя образ водолаза из «Декабрьской ночи» Мюссе («И я блуждал по пропасти забвенья, // Как водолаз по водной глубине…») в свойственной В. В. Маяковскому форме словоупотребления неологизмов-прилагательных («архангелов хорал», «капиталова тура», «капиталовы твердыни», «коммунизмовы затоны» и др. — см. Гаспаров М. Л. Владимир Маяковский — сб. «Очерки истории языка русской поэзии XX века. Опыты описания идиостилей», М., 1995, с. 371). В поэме В. В. Маяковского «Люблю» (1921, отд. изданием вышла весной 1922 г. в Москве, затем двумя изданиями в Риге): «…мира кормилица, // Гипербола // праобраза Мопассанова» (Маяковский, 4,90). Здесь же: «…между служб ‹…› // очерствевает сердечная почва» (Маяковский, 4, 85). Ср. также из «Оды революции»: «…мое, // поэтово // — о, четырежды славься, благословенная!», 1918 (Маяковский, 2, 13; вошла в сб. «Поэты революционной Москвы». Сост. и предисл. И. Эренбурга, Берлин, 1922).