Сергей Есенин - Том 3. Поэмы

«Черный человек» Есенина и «Декабрьская ночь» Мюссе — произведения о себе и мире, их герои — поэты. Поднимая со дна души воспоминания об ушедшей любви, герой Мюссе сам сравнивает себя с водолазом. В поэме Есенина «служба ‹…› водолазова» — упрек черному человеку, обнажающему трагедию жизни поэта, продающего жизнь за искусство. Ср. слова, сказанные Есениным А. И. Тарасову-Родионову 23 декабря 1925 г. об Альфреде де Мюссе (см. с. 714 наст. т.)

В мировой литературной традиции образы «водолаза» и «перчатки» восходят к известным стихотворениям Ф. Шиллера «Перчатка» и «Водолаз» (известно в русском переводе как «Кубок»), написанных в 1797 г. Наиболее полное издание, в котором есть переводы этих стихотворений В. А. Жуковского и М. Ю. Лермонтова с комментариями, — Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей под ред. С. А. Венгерова. В 4 т. СПб., 1901–1902 (т. 1, 1901, с. 98–100, 425–426). В комментарии к переводу В. А. Жуковского под названием «Кубок» сказано, что в оригинале стихотворение называется «Водолаз». Здесь же ввиду «большой близости подлиннику» воспроизведен перевод Авдотьи Глинки под названием «Водолаз» (с. 425), а также «Баллада» М. Ю. Лермонтова, в которой есть строки, навеянные шиллеровским «Водолазом» (с. 426–427). Ф. Шиллер называл «Перчатку» эпилогом «Водолаза». Гёте видел «психологическое сходство героев, вызвавших возможность катастрофы, — грубо выражаясь, самодурство короля и дамы» (Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей… т. 1, с. 427. В личной библиотеке Есенина была также кн. В. Романовского о Шиллере «Поэт-философ», 1910 (списки ГМЗЕ).

Иван в «Братьях Карамазовых» Ф. М. Достоевского, жертвуя своей любовью к Катерине Ивановне, цитирует «Перчатку» Ф. Шиллера (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т., Л., «Братья Карамазовы». Часть 2, кн. 4, глава V «Надрыв в гостиной», 1976, т. 14, с. 175–176). Герой «Черного человека» говорит о поэте, который жертвует жизнью ради искусства. Ср. слова Есенина А. И. Тарасову-Родионову: «Есть нечто, что я люблю выше всех женщин, выше любой женщины, и что я ни за какие ласки и ни за какую любовь не променяю. Это — искусство. ‹…› Вся моя жизнь, кацо, — это борьба за искусство. И в этой борьбе я швыряюсь всем, что обычно другие, а не мы с тобой, считают за самое ценное в жизни. ‹…› Все хотят, чтобы мы были прилизанными, причесанными паиньками» (Материалы, 246).

С. 191. Тих покой перекрестка. — В народном сознании « перекрестки чтутся роковыми и нечистыми; тут совершаются чары, заговоры, хоронят самоубийц или найденные трупы и ставят кресты, часовенки для охраны» (Даль, 3, 61). Младшая сестра поэта А. А. Есенина вспоминала: «Мать говорила: „Не приведи Бог в полночь оказаться на перекрестке дорог…“» (Восп., 1, 92).

Перекресток, где дороги пересекаются, образует знак креста — «один из древнейших выразителей ‹…› идеи пространства, окружающего нас со всех сторон» (Рыбаков Б. А. Язычество древней Руси, М., 1987, с. 550). Символика креста очень значима для Есенина (см. «Ключи Марии», т. 5 наст. изд., с. 210, 309, 494–495).

С. 191–194. Я один у окошка ~ Я один… // И — разбитое зеркало… — Здесь окошко и зеркало — традиционные образы русской национальной жизни — семантически сближены (если иметь в виду окно ночью в освещенном доме, то в нем человек отражается как в зеркале). «В нашем языке окно (уменьш. окошко, оконце ), как отверстие, пропускающее свет в избу, лингвистически тождественно со словом око (снк. aksha совмещает оба значения); окно, следоват‹ельно›, есть глаз избы» (Аф. I, 158). «У всех народов существует убеждение, что небесные боги взирают с высоты на землю, наблюдают за поступками смертных, судят и наказуют грешников. Из этих данных объясняются сказочные предания: а) о чудесном дворце, из окон которого видна вся вселенная ‹…›; б) о волшебном зеркальце, которое открывает глазам все — и близкое и далекое, и явное и сокровенное» (Аф. I, 159–160). Зеркало выступает в различных обликах: как правдивое (в старой иконологии — символ Богородицы) и как лживое (древнейший магический предмет общения с нечистой силой).

С. 191. Вся равнина покрыта // Сыпучей и мягкой известкой. — Ср. «Скоро заморозь известью выбелит тот поселок» («Сорокоуст», авг. 1920); «Голубая страна, обсыпанная известкой» («Пугачев», 1921) — упоминание известки соотносит образ с темой «строительной жертвы», (Аф. II, 83–85, 109–110; см., напр., Ветловская В. Е. Творчество Достоевского в свете литературных и фольклорных параллелей. «Строительная жертва». — Сб. «Миф — фольклор — литература». Л., 1978, с. 81 — 113).

И деревья, как всадники, // Съехались в нашем саду. — «В последний вечер перед смертью Есенин сказал: „Ведь все твои стихи знаю наизусть, вот даже в последнем моем стихотворении есть твое — „Деревья съехались как всадники“» — Н. А. Клюев в изложении Н. И. Архипова (цит. по статье А. И. Михайлова — газ. «Красное знамя», Вытегра, 1992, 13 авг., № 95).

С. 192. Что же нужно еще // Напоенному дремой мирику? — Ср. из поэмы В. Маяковского «Люблю» (М., 1922):

Мирик — окказионализм: мирик-мирок по модели таз-тазик, т. е. уменьшенный мир. У Есенина, явно полемически по отношению к Маяковскому, в качестве определения поэта — человека, мир в себя вбирающего и мир в себе заключающего. В близком значении «мирик» использован Маяковским в дарственной надписи Лиле Брик на авантитуле кн. «Лирика», М.; Пг., 1923 г.:

(факсимиле надписи, воспроизведенной Л. Брик 14.3.1948 — в кн.: Автографы поэтов серебряного века: Дарственные надписи на книгах. М., 1995, с. 375).

О своеобразном поединке Маяковского и Есенина — «двух столпов Москвы и всей России» — на литературном вечере, посвященном открытию занятий в Высшем литературно-художественном институте (Москва, 1 октября 1923 г.) вспоминал Р. М. Акульшин (Р. Березов) (РЗЕ, 1, 244–247). Н. Н. Асеев, слышавший «Черного человека» в исполнении автора, писал в воспоминаниях (1926): «Я, похвалив его поэму, указал тут же, что по основному тону, по технической свежести, по интонациям она ближе к нам, в особенности к Маяковскому» (Восп., 2, 316).

С. 193. И летит моя трость… — Лирическая аллегория Есенина соотносится с символикой IX главы (часть 4, кн. 11) «Черт. Кошмар Ивана Федоровича» романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», где «Иван запускает в своего незваного собеседника стаканом с остывшим чаем ‹…› как их общий „предшественник“ Мартин Лютер (имя которого упоминается в сцене Достоевского) запустил, согласно преданию, в черта чернильницей» (Долгополов Л. Степень точности, с. 102).