Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

В пространстве парка тишь и красота.
Весь санаторный люд ушёл на ужин.
И жмутся у кормёжки два кота,
Брезгливо перейдя дорогу в лужах.

Вечерний парк, он не такой, как днём:
Он в сумраке загадочней и краше.
Янтарным, сердоликовым огнём
Горит в нём вяз, что осенью окрашен.

Асфальт местами высох и поблёк.
В сухих местах – рисунок детский мелом:
Мужчина с женщиной, фонарь и огонёк,
Вальяжный кот, чуть скособочен телом.

В аллеях – мрак, здесь мало фонарей,
А те, что были, те давно разбиты
Пращою [98]местных «шпанских королей»
И их девѝчьей матершинной свитой.

Дожди деревьям нанесли урон –
Желтеют кроны, облетают листья.
Не слышны крики резкие ворон,
И ночь крадётся мягкой лапой лисьей.

Виньетка осени – резной кленовый лист –
Ложится пóд ноги с шуршанием и смыслом.
И тайна сущего, как свет из-за кулис, –
На миг мои вдруг озаряет мысли…

Средь славянских кириллиц и ржи
Вдруг повеет забытым, далёким…
Монтаржи, Монтаржи, Монтаржи, –
Простучит скорый поезд из окон.

Может, я там когда-то жила,
Может, солнце моё там светило,
Может, там я счастливой была.
Отчего мне названье так мило?..

Может, предков моих это зов
С берегов полноводной Луары,
С её каменных старых мостов
И с каштановых сизых бульваров?..

И чужая родной мнится речь –
Древних галлов, а ныне – французов.
Я готова и лепет сберечь
В своей памяти их карапузов.

Мне названия рек, городов
Почему-то отрадны для слуха:
Для кого-то они – отчий кров,
Мне – мелодии счастья для уха:

Монпелье, Безансон, Авиньон,
Ля Рошель, Сент-Этьен и Луара,
Фонтенбло, Рамбуйе, Шатийон,
Бержерак с виноградарей даром.

Всё мне мило в них – и теснота
Старых улочек в розовых мальвах,
И домов их уют, простота,
Сосны, лавр и шезлонги под пальмой.

И на кáмнях налёт старины,
Площадей их брусчатые плеши,
Что туристами покорены,
И шансон их негромких кафешек.

И проникнет крамольная мысль
Сквозь мои православные догмы:
Может, всё же была она, жизнь,
Где была я во Франции – дома?..

Когда мы были Ангелы, мы знали
Чужие души, страны, языки,
И тайну тайн – наследников Грааля [99],
Но – люди мы, и нам теперь близки

Дома-ячейки в выцветших обоях,
Машины, дачи, «баксы» [100], «крутизна»,
И новости последние, из коих
Мы узнаём: «пополнилась казна»,

«Тучнеет скот», и «расцветают нивы»,
И кто-то уж скопил свой миллиард.
Но в целом человек не стал счастливым,
И вряд ли счастлив даже «авангард».

И нам всегда нужна всего лишь малость,
Чтоб стать счастливым в жизни наконец:
Мешают нам болезни, бедность, старость,
Любовь неразделённая сердец.

И в поисках утраченного рая
Стремимся, кто в Тибет, кто на Балѝ.
Заветным мнится рай чужого края,
Но где же тот, кто рай познал Земли?..

Их нет средь нас, наследников Грааля.
Чужие манят, но обманут города.
Когда б мы были Ангелы, то знали:
Рай – в нашем сердце есть и был всегда.

Трепетал жёлтый лист на ветру
Под звучание тайной свирели:
– Неужели я тоже умру,
Не услышу апрельской капели?..

Трепетал жёлтый лист, будто пел
Мне свою лебединую песню,
Как под солнцем он рос, зеленел
И какой мир вокруг был чудесный.

Как он светом небес дорожил,
Как он впитывал радость и влагу,
Как мечтою о солнце он жил,
Когда дождь поливал бедолагу.

– Неужели умру, как и все,
Кто любил эту тёплую землю?..
(Обречён уж на жатву посев,
Небеса плачу листьев не внемлют).

– Так зачем же тогда она, – жизнь?
Разве кто-то о листике вспомнит?..
– Не срывайся, листочек, держись!
Отложи ты смертельный свой номер.

Посмотри, как ясны небеса,
Просветлей, осиянный их светом!
Есть на свете ещё чудеса,
Скоро сам убедишься ты в этом.

Пусть не станешь уже никогда
Ты, как прежде, таким же листочком,
Но земля, и тепло, и вода
Тебя примут в своё лоно-почву.

И, послушный законам земли,
Отрицанием став отрицанья,
Корни новых напоишь ты лип,
Новым почкам отдашь восклицанья.

И продлится во веки веков
Этот мир, эта жизнь, эта радость.
И пусть нет ни цветов, ни венков, –
Но любовь к этой жизни осталась.

На плите в чудо-печке – «шарлотка» [101],
В «турке» – тёмный «напиток богов» [102].
За окном – осень в лодке-пилотке
Держит стражу пустых берегов.

В доме пахнет кофейною гущей,
Чуть-чуть – грустью тускнеющих лет.
Пахнет яблоко райскою кущей
В звёздных дебрях туманных планет.

Светит яркий «китайский фонарик» [103]
Апельсиновым спелым огнём.
Столько солнечных красок мне дарит
Осень тихим несýетным днём.

К пóлдню небо от туч прояснилось.
Ветер выплеснул в синь молока.
Лето снова на время вернулось.
Лебедями плывут облака.

Доцветают душистые флоксы.
Бус рябин не касался мороз.
Осень жизни свои парадоксы
Преподносит цветком поздних роз.

Лист кленовый летит прямо в руки, –
Я его, как ладошку [104], ловлю.
На пожатье осенней разлуки
Не «прощай» я скажу, а «люблю».

Я люблю тебя, ранняя осень,
Твой последний златой карнавал,
И смолистость пахучую сосен,
И цветистый плодов твоих бал.

Я люблю тихий свет твоих рощиц,
И шуршанье листвы под ногой,
И берёз твоих тающих мощи, –
Знаки осени, мне дорогой.

Как щедры твои, осень, даянья,
Как светла твоя ранняя грусть,
И щемящая боль расставанья
Не затмит красоты твоей пусть.

И листочком прозрачным, и цветом [105],
Стаей птиц, открывавшей отлёт,
Будто шепчешь: прощайся же с летом.
Всё проходит, и это пройдёт…

Мои строчки бегут, мои чувства спешат
Расплескать, словно воду, стрекозиную радость.
Осень зреет в початках на реке камыша.
Ах, как мало подарков в сентябре мне осталось.

Напророчили нам звездочёты его –
Наше «бабье» оранжево-жёлтое лето.
От холодных дождей я грустила и вот:
Я проснулась и будто увидала комету.