Владислав Дорофеев - Вечерник

Спалили голубой, а облаку неймется,
напрасно врет надеждами себе,
потащит лодку, как возьмется
за бич отец его, любя.

Объелся ветер белены,
траву подмял объятием поспешным,
волну погнал волнением кромешным,
коричневы глаза его насмешны и тесны.

Дрожь дна и трепетание прохлады,
российский полдень и писцы,
хрусталь вороны черным хладом
унижет пальцев белые кресты.

Теперь уже убьют меня,
весна ушла, и лето осенью настало,
задергала хозяйка веком, и облако кораллом
ей шею оцепило, покропя.

Калитка высохла, деревья зеленеют,
лучи заныли – синие птенцы,
опорожнили лодку, мышцы занемеют,
вернули дочь слепцы.

Дождь слипся с воздухом, как камень,
проскребся в рамы, осушил весло,
лист морды мокрой утащил под камень,
на черных простынях упало колесо.

1982

Как он летит уставший соловей!
А яблоня пугает сад
мертвячиной своей,
которую за яблоко принять я рад.

Сирень ослепла, как в грозу,
жук мается на веточке усами,
жеманный корень бегает внизу,
зеленый член скрипит крестами.

Следы дождя из кожи прут цветами,
иное дело – тень до земли,
пупок развязан у земли,
не тужится, а пухнет под ногами.

Ограда валится по линии в тазу,
дно таза – след копья, поверьте,
размятый циферблат хранит росу,
круг виснет сверху, сверьте.

В цепочке серой линии поплыли
по пальцам желтым, земляным,
накрыли косточки, накрыли,
заголосили по полянам по земным.

У ног малины ландыши пасутся,
вздымают голые цветами неба суть,
помет роняют птицы мудро,
цветут, растут и давятся на утро.

Под кожей шерсть очистит ветер,
калитка раненая умерла,
в сундук засунул негр ветер,
шерсть грязная взросла.

Еще я вижу женщину больную,
с ногою влажною и голым животом,
чужую вижу – утром, вечером, с зонтом,
но не пускаю в сад и не балую.

1982

И ветер падает на травы,
слегка косынку шевелит,
и ветер падает на травы,
пока огнем не заболит.

И одуванчик не желает славы,
когда нас тифом заразит,
и одуванчик не желает славы —
земля ему транзит.

Слепые крики, игры поколений,
желанный омут, космоса уют,
соленый пепел бывших поколений,
завещан в сумерках приют.

Зеленый сумерк, желтые круги,
и пальцы видит в корне гений,
садится на ресницы жук весенний,
сгоняя сок в осенние листки.

Лежит весна в постели лета,
не спит, и простыни черны,
тошнит, у ветра головные боли,
ноют кости, и глаза тесны.

Взлетела ласточка с чужою лентой,
и кони обратились в круг.
Четвертый корень. Обрезайте кончик.
Соцветия сжимают круг.

Голубоглазый космос на пороге,
корова льет в бидоны молоко,
не встать, уже проткнуты рогом,
покатим человека колесо.

Тоскует муха над ушами,
к зеленой памяти придет река,
ешь копчик курицы, и не трещи ушами,
слеза моя – потомок у реки.

1982

Свободный голос утреннего мира,
за лесом зелень майская остыла,
весенние останки кинутого пира
грызут себя, чтобы земля не ныла.

Зеленый обруч дерева подброшен,
руками облако свернуло шеи все,
рубин тоски для вечера отброшен,
цветы поют в невидимой листве.

Коряга облака рыдает безутешно
и пачкает водою линии небес,
на берегу трут жернова успешно,
сдвигает колесо слепой отец.

Росу в мешках положат на корму,
бич бронзовый свистит извечно,
дочь нагибает спину под корму,
как пот слеза зальет увечье.

Соленый ветер – ночь у колыбели,
платком махает дерево-отец.
«Там травы сохнут и хотят недели», —
так пишет крестиком слепец.

Сиреневые черные глаза забыли
и руки умертвили запах слез,
уставился незрячий в тех, кто плыли,
косматый, белый, голубой и пес.

Земля по пашне тянет море,
орет и пахнет, как земля весной,
полозья мажут росы, след мажет море,
занюхивает утром облако пустой.

1982

О чем поешь, прелестный соловей?
Или зовешь жену себе ночей,
иль милая твоя не кажет уж очей,
не нервничай, последний соловей.

Не видно солнца в птичиных речах,
не плавает с зеленым ветром меж ветвями
забытый день в раскрытых роговых устах,
лишь дышит синий воздух под ногами.

Заплакал хилый одуванчик,
оплавленные кости по реке плывут,
вампир, собравши озеро в стаканчик,
вернул земле бессмертия приют.

Гуляют птицы в подземельях белых
в ограде каменных корней,
и моют крылья жидким прахом спелым,
зачерпывая из горстей гостей.

В пустые зеркала сбирает череп дождь,
подставив руки для загробной пены,
в ожившие глаза, как в собственные вены,
впуская чрез глазницы грязь и пыль, и ночь.

1982

О, незнакомец, посиди
Вечернею порой,
Не нарушая тишины,
У хижины со мной;
В печальной ты найдешь глуши,
Приют измученной души.