Перси Шелли - Возмущение Ислама

Раз ночью, летом, радость той надежды
Лелеял я, среди седых руин,
И звездные светло дрожали вежды:
С тех пор всегда, в толпе или один,
В виденье иль во сне, в сиянье света
И в темноте ночной, всегда, везде,
Мне радостно горит надежда эта,
Подобная блистательной звезде,
Где б ни был я, она идет со мною,
В глухих горах и над морской волною.

Моя душа нашла в себе слова,
Чтобы связать с собою нежным светом
Всех тех, в ком жизнь воистину жива,
Кто обменяться мог со мной приветом;
И как пылает утренний туман,
Дождавшись с солнцем столь желанной встречи,
Так в час, когда мой дух был осиян,
Мои горели мысли в свете речи:
И все, к кому струил я блеск ума,
Светлели, и в сердцах редела тьма.

И часто думал я, что вижу брата,
У многих увлажнялся светлый взор.
Когда душа других, огнем объята,
В свои мечты вплетала мой узор,
Я чувствовал, что речь мою он слышит,
Вот тот, и тот, и вот еще другой,
Я слышал, грудь взволнованная дышит,
И все мы дети матери одной;
И точно, — так нам будни представлялись,
Мы к скорби от блаженства просыпались.

Да, часто, между тем как вечер гас,
Близ тех руин, седевших над волнами,
Лаон и друг его, в прозрачный час,
Менялися высокими словами,
А между тем, свистя, шумя вокруг,
В пещеры бились бешеные волны;
Увы, неверным был тот лживый друг,
И ум его, людских обманов полный,
Мог ложными сияньями гореть,
Мог брату плесть предательскую сеть.

И я такой постигнут был тоскою,
Что, если б не великий помысл мой,
Я ринулся бы к вечному покою,
Я слился бы с недумающей тьмой;
Без ласковой улыбки, без привета,
Быть одному среди людских пустынь.
Как тягостна для сердца пытка эта;
Но я не позабыл своих святынь,
Стараясь разогнать туман печали,
Те облака, что мудрость заслоняли.

С бессмертными умами, что узор
Сиянья оставляют за собою,
Моя душа вступила в разговор;
И, усладясь беседою такою,
Я выковал оружье мощных слов,
Чтоб защищать высокие усилья,
Броней они для ярких стали снов,
Мечты раскрыли искристые крылья,
Но юный вестник истины, Лаон,
Был не один той правдой осенен.

Сестру любил я, с светлыми глазами,
Подобными огню полярных звезд;
И ни к кому под всеми Небесами
Моя мечта не бросила бы мост;
Я шел куда-нибудь, но взоры эти
Меня всегда к себе назад влекли;
И вот когда все было в целом свете
Так холодно, — когда друзья ушли,
Забыв о всех, о, Цитна, лишь с тобою
Сливался я улыбкой и тоскою.

Чем ты была в далекие те дни?
Ребенком, неземным, совсем невинным;
Хоть в помыслах уже зажглись огни,
И с этим миром, диким и пустынным,
Во внутренний уж ты вступила бой,
И иногда лучистый блеск алмаза
В твоих глазах туманился слезой,
От грезы, от печальных слов рассказа
Или от слов, чья страсть и чей привет
В их глубине зажгли свой беглый свет.

Она была как нежное виденье
На этой утомительной Земле,
В себе самой тая все побужденья, —
Как облачко, что утром, в светлой мгле,
Блуждает без следа по бездне синей
И, возрастая в нежной красоте,
Усладою возникнет над пустыней;
Свою мечту стремя к моей мечте,
По зыби жизни, в час отдохновенья,
Шла эта тень бессмертного виденья.

Она была мне как моя же тень,
Другое я, но лучше и нежнее;
Она зажгла непогасимый день
Среди крутых обрывов, где, чернея,
Все темное, людское, в цепь сплелось,
Где я один во тьме был, — и, покуда
Лишиться всех друзей мне не пришлось,
Еще не знал я, что такое чудо
Взамену той утраты мне дано,
Что сердцу с сердцем слиться суждено.

Цветок прелестный, выросший на камне,
Ребенок, живший лишь двенадцать лет,
И раньше дорога она была мне,
Теперь же в ней замкнулся целый свет;
Товарищ мой единственный, со мною
Она охотно шла вперед, туда,
Где Океан встречается с Землею,
Где в горы бьет вспененная вода
И в глушь густых ветвей, в лесные долы,
Где аромат и где ручей веселый.

Так радостно мы шли, рука с рукой,
Я счастлив был прикосновеньем нежным,
И все места, в стране моей родной,
Я обнимал стремлением безбрежным.
Все памятники прошлых славных дней
Я озирал сочувствующим взглядом,
А Цитна, нежный свет души моей,
Была со мною в те мгновенья рядом,
И взор ее как будто убеждал,
Чтоб я душой тех мест не покидал.

Ни днем ни ночью мы не разлучались,
Нас только разлучал короткий сон;
И если волны моря чуть качались,
И воздух был затишьем напоен,
У самых волн, в полуденном покое,
Она дремала на моих руках,
Над нами было Небо голубое,
И мысль ее скользила в разных снах,
То в грусти, то в лучах душа купалась.
И плакала она и улыбалась.

И иногда, в своем воздушном сне,
"Лаон" она шептала, и, вставая, —
Как птичка, в час заката, в тишине
Внезапным пеньем воздух наполняя,
Летит, — сестра и спутница моя
Над морем пела светлый гимн Свободе,
Который, полный страсти, создал я, —
И, мнилось, все внимало ей в природе;
Как нежный дух, в порыве торжества
Она роняла звонкие слова.

И белые ее мерцали руки
Сквозь темную волну ее волос.
О, как впивал я сердцем эти звуки!
То упованье, что во мне зажглось
И выразилось в песне этой стройной,
Казалось мне возвышенным, когда
Она, смолкая, делалась спокойной,
И дух ее скользил туда, туда,
Уйдя из глаз глубоких в отдаленье,
На крыльях моего, ее виденья.

Пред тем как Цитне отдал я его,
Рой мыслей в нескончаемой вселенной
Я создал из стремленья своего,
Чтоб дух людской, в глубоком мраке пленный,
Освободить от тягостных цепей, —
Подвластными я сделал все предметы
Для песни героической моей,
Простор морской, и Землю, и планеты,
Судьбу и жизнь, и все, что в дивный строй
Сливает мир, встающий пред душой.

И Цитна поняла порыв могучий,
Усиливши, взяла его в себя,
Как белизна растущей в небе тучи
Вбирает ветер, гул грозы любя;
Все помыслы мои, пред тем как светом
И музыкой зажглись, горели в ней,
Ее лицо сияло мне приветом,
И бледностью, серьезностью своей
Она со мной безгласно говорила,
В моем лице за сном моим следила.

В моей душе сильней зажегся пыл
От единенья с этой чистотою,
В ее уме мой разум мне светил.
Не тщетно мы над участью людскою
С ней размышляли, — мудрость возросла:
О, Цитна, дух и кроткий и могучий!
Без страха боли, смерти или зла,
Но нежности исполненная жгучей,
Она была как ясный детский сон,
Но гений был в ребенке заключен!