Перси Шелли - Возмущение Ислама

Так два часа промчались, кругом властным
Обнявши продолжительнее срок,
Чем тот, что мир, в младенчестве прекрасном,
Седым и престарелым сделать мог;
Когда ж они своей коснулись меры
И третий час настал, возникла тень;
Приснилось мне, что с Цитной у пещеры
Сижу я; нам сияет ясный день,
Бриония цветет, струятся воды,
И мы вкушаем радости Природы.

Мы жили как всегда, но был наш взгляд
Сильнее всем, что видел он, прикован;
Весь мир оделся в праздничный наряд,
Светлее воздух был, и зачарован
Казался камень, свежие листы
Нежнее, чем им можно, трепетали, —
И в лике Цитны ясные черты
Так радостно, так сказочно блистали.
Что, если раньше я ее любил,
Теперь объят я агонией был.

За утром полдень, вечер, ночь немая.
Взошла луна, и мы за мигом миг
Теряли, легкий звон их не считая.
Как вдруг в душе нежданный страх возник:
Во мгле пещеры, сзади, встали звуки,
Отрывистые, вверх пошли по ней.
Подавленные крики, стоны муки,
Все ближе, все слышнее и слышней.
И топот ног толпы неисчислимой
Возник в пещере этой нелюдимой.

Картина изменилась, и вперед,
Вперед, вперед мы в воздухе летели!
Я Цитну сжал; кругом был небосвод,
Морские волны там внизу блестели.
А между тем разъятая Земля
Зияла, из расщелин извергались
Виденья, и, руками шевеля,
За Цитну эти чудища цеплялись.
А мы неслись, — и вскоре в страшном сне
Действительность являться стала мне.

И все еще под властью сновиденья,
Старался я порвать мечтаний нить.
Чтоб тягостные эти ощущенья
С тем, что вокруг, умом соединить;
И в свете утра, бледный, бездыханный,
Я наконец прогнал свой страшный сон,
И вижу вдруг — наш дом, во мгле туманной,
Толпой вооруженной окружен;
Мечи сверкают в этой мгле тумана,
Явились к нам прислужники Тирана.

И прежде чем успел я в тот же миг
Спросить причину, — слабый, отдаленный,
Привлек мое вниманье женский крик, —
И тотчас я, на крик тот заглушенный,
Схвативши нож, среди толпы пошел,
Я слышал, это Цитна закричала!
Кругом шумел бурун разгульных зол,
Как буря, агония бушевала;
Но я прошел к ней, — связана, бледна,
Лежала на сырой земле она.

И на нее я глянул с изумленьем:
Улыбкою у ней был полон взор,
И вся она сияла восхищеньем,
Как бы надевши праздничный убор;
И я подумал, что мучений сила
Рассудок у нее сожгла в огне;
"Прощай, прощай, — она проговорила,
Спокойно обращался ко мне, —
На миг лишь возмутилась я тревогой,
Вот я тверда — я вестник правды строгой.

Способны ль погубить меня рабы?
О нет, Лаон, промолви: "До свиданья",
Так не смотри; я для моей судьбы
Готова и легко пойду в изгнанье;
Не страшны мне оковы, я смеясь
Носить их буду; зная остальное,
Будь без тревоги, ждет победа нас;
Пребудем в упованье и в покое,
Что б ни было нам послано судьбой.
В конце концов сольемся мы с тобой".

Ее я слушал, но во мне другая
В тот миг была забота: за толпой
Следя, как бы рассеянно взирая,
И увидав, что жертвою другой
Все занялись, что близ нее немного
Рабов, я острый нож свой ухватил.
И, прежде чем в них вспыхнула тревога,
Я трех из тех прислужников убил.
Четвертого душил в порыве диком,
Своих на бой хотел поднять я криком!

Что было после, неизвестно мне:
На голову и руку тяжко пали
Удары, взор мой вспыхнул как в огне,
Я чувств лишился, и меня связали;
Очнувшись, увидал я, что меня
Несут по крутизне к скале высокой;
Равнина, от резни и от огня,
Была внизу стозвучной и стоокой,
И пламя крыш, взлетая так легко,
Над Океаном рдело далеко.

Скала кончалась мошною колонной,
Изваянной как будто в небесах;
Для путников пустыни отдаленной,
Среди морей, в исчезнувших веках,
Она была как знак земной — в лазури:
Над ней лететь едва имеют власть
Лишь туча, жадный коршун или бури.
Когда ж теням вечерним — время пасть
На Океан вершиной вырезною,
Она горит высоко над скалою.

В пещеру, что была под башней той,
Я принесен был; миг свободы снова;
Один меня совсем раздел; другой —
Сосуд наполнил из пруда гнилого;
И факел был одним из них зажжен,
И четырьмя я был из тьмы пещеры
По лестнице высокой возведен.
По ступеням витым, сквозь сумрак серый,
Все вверх, пока наш факел в блеске дня
Не глянул бледным, тусклым на меня.

К вершине башни был подъят я ими:
К площадке, где сияла высота;
Скрипя, темнели глыбами своими
Тяжелые железные врата;
Я к ним, увы, прикован был цепями,
Въедавшимися в тело, и враги
Ушли с площадки, хлопнули вратами.
Раздался страшный гул, и вот шаги
Умолкли, вместе с этим шумом мрачным,
Погаснув, скрылись в воздухе прозрачном.

В глубоком Небе был полдневный свет,
В глубокой тишине синело море,
Мной овладел безбольный краткий бред.
И чувствовал себя я на просторе;
Я устремлял далеко жадный взор;
Как облака, лежали подо мною
Равнины, острова, громады гор,
И, окружен лесною пеленою,
Виднелся город, серый камень скал
Вкруг бухты в блеске солнечном сверкал.

Так было тихо, что едва былинка,
Посеянная на скале орлом,
Качалась; и, как тающая льдинка,
Одна светлела тучка под лучом;
Ни тени не виднелось подо мною,
Лишь тень меня и тень моих цепей.
Внизу огонь от кровель с дымной мглою
Терялся в необъятности лучей;
Ни звука до меня не доходило,
Лишь в жилах кровь неясный звон будила.

Исчез, исчез безумный тот покой,
Как скоро! Там, внизу, на зыби водной
Стоял корабль и бури ждал живой,
Чтобы уплыть; вмиг, острой и холодной,
Знакомой боли был исполнен я:
Я знал, далеко водною пустыней
Корабль уйдет, на нем сестра моя
И Цитна станет жалкою рабыней;
Как взор мой вдаль бежал, все вдаль скользя,
Что думал я тогда, сказать нельзя.

Я ждал, и тени вечера упали,
Закрыли Землю, точно смутный дым, —
И двинулся корабль, и ветры встали,
Он шел над Океаном теневым;
И бледных звезд мерцающие реки
Зажглись, корабль исчез! И я хотел
Закрыть глаза, но жестки были веки,
И против воли я вперед глядел,
Я встать хотел, поднять хотел я руки,
Но кожа расщепилась в жгучей муке.

Я цепи грыз, я их хотел разъять
И умереть. Ты мне простишь, Свобода:
На миг один меня могла отнять
Моей души чрезмерная невзгода,
О Вольность, у тебя! На миг — и прочь
Прогнал я малодушье снов могильных;
Та звездная таинственная ночь
Дала мне много дум, великих, сильных,
Все вспомнила в тиши душа моя,
И был суров, но был доволен я.