Владислав Ходасевич - Стихотворения

Вечно одни, с надоевшими муками,
Так же, как я, так и тот,
Кто утешается грустными звуками,
Там, за стеною, — поет.

Схватил я дымный факел мой,
Бежал по городу бездумно,
И искры огненной струёй
За мною сыпались бесшумно.

Мелькал по темным площадям,
Стучал по звонким серым плитам,
Бежал к далеким фонарям,
Струистым отсветом повитым.

И я дробил глухую тишь,
И в уши мне врывался ветер.
Ты, город черный, мертво спишь,
А я живу — последний вечер.

Бегу туда, за твой предел,
К пустым полям и к чахлым травам,
Где мглистый воздух онемел
Под лунным отблеском кровавым.

Я всколыхну речной покой,
С разбега прыгну в глубь немую,
Сомкнутся волны надо мной,
И факел мой потушат струи.

И тихо факел поплывет,
Холодный, черный, обгорелый…
Его волна к земле прибьет,
Его омоет пеной белой…

Я шел по скользкому паркету,
Вдыхал искусственность духов,
Искал «ее». Вон ту? Вот эту?
Не знаю. Думал, что цветов!

Искал — ее. Хотел — желанья.
Ненужной ласки. Новизны.
Быть может — муки ожиданья?
Не знаю сам. То были сны.

Я так устал, все были близки
И так доступны. Я устал.
Мои желанья были низки?
Не знаю. Пусть. Ведь это — бал.

Проклятый кем-то, взрос я в зыбях
Мечты не знающей души.
В моих глазах, свинцово-рыбьих,
Залег туман речной глуши.

Смотрю без радости и гнева,
Не вижу я добра и зла,
Не слышу стройного напева,
Не ведаю — где свет, где мгла.

Когда смотрю в чужие очи, —
Боюсь огня сверкнувших дум…
И я бегу к покрову ночи…
Испуганный, дрожит мой ум.

Живу последние мгновенья.
Безмирны<���й> сон, последний сон.
Пою предсмертные моленья,
В душе растет победный звон.

Дрожа и плача, торжествуя,
Дошел до дальнего конца…
И умер я, и вновь живу я…
Прошел пустыни. Жду венца.

Развею стяг, мне данный Богом
Еще тогда, в неясный час,
Когда по облачным дорогам
Я шел и слышал вещий глас.

Я белый стяг окрасил кровью
И вот — принес его на Суд.
Крещенный злобой и любовью,
Я ввысь иду. Утес мой крут.

Взойду на кручи. Подо мною —
Клубится пена облаков.
Я над безвольностью земною
Восстану, просветлен и нов.

Тогда свершится Суд. Последний…
На стяг прольются вновь лучи…
Вспою мой гимн еще победней,
Заблещут ангелов мечи.

И Он сойдет, и скажет слово,
И приобщит к Себе меня.
И всепрощения благого
Прольется песнь, светло звеня.

Мои скитанья и томленья
Потонут в низинах земли.
Свершится чудо Воскресенья…
Мой светлый дух! Живи! Внемли!

На город упали туманы
Холодною белой фатой…
Возникли немые обманы
Далекой, чужой чередой…

Как улиц ущелья глубоки!
Как сдвинулись стены тесней!
Во мгле — потускневшие строки
Бегущих за дымкой огней.

Огни наливаются кровью,
Мигают, как чьи-то глаза!..
…Я замкнут здесь… С злобой, с любовью.
Ушли навсегда небеса.

В высокой башне — темных окон ряд.
В передрассветной мгле, туманным зимним утром,
Теряются верхушка и орел…
И лишь внизу, в окне, светло горят
В часовне, переливным перламутром,
Огни свечей — лучистый ореол.
Кругом, впотьмах, в чуть брезжущем рассвете,
Ползут немые тени, гаснут фонари…
В домах зажглись огни; дрожат и тухнут.
Зеванье слышно в утреннем привете…
Так медленны движенья… ждут зари.
И стены призрачны. Как будто скоро рухнут.
Невнятный стук дверей издалека —
И из домов выходят люди. Взор кидают
Вокруг, на небо. Крестятся. Бредут.
Сегодня будет им работа нелегка…
Сегодня, завтра, — день за днем. Не знают,
Когда избавятся от неразрывных пут.
Идут к часовне. Торопливо ставят
Свечу свою пред почерневшим ликом.
Глаза святые смотрят грустно, строго,
Как будто видят, кто душой лукавит,
Как будто вспоминают о великом
Грехе того, кто принял чин от Бога, —
Монаха, что в Святой четверг, в ночной тиши,
Вблизи от них, в уединенной келье,
Убил того, с кем смертный грех творил…
Ты, богомолец! Свет свечей туши.
Не место здесь смиренному веселью:
Он каждый камень кровью обагрил.
Всё тихо здесь. А дух былой минуты
Беззвучно плачет. Но невидим он.
А ты стоишь смиренно на коленях
И плачешься, что дни твои так круты,
Что за стеной часовни — вечный стон,
Что нищие там дрогнут на ступенях…
Не плачь! Иди! Здесь стены знают страх!
Там скрытый Ужас призрачно таится,
Где человек переступил за грань!
Ты ропщешь там в открытых всем слезах,
Где даже свет — испуганно струится!
Ты здесь не нужен. Не молись и встань!

Я задумался. Очнулся.
Колокольный звон!
В церковь, к свечкам, к темным ликам
Грустно манит он.

Поздно, поздно. В церкви пусто.
То последний звон.
Сердцу хочется больного,
Сердцу внятен стон.

Слишком поздно. Свечи гаснут.
Кто всегда — один,
Тот забыл, что в церкви — радость,
Он — как блудный сын.

Я хочу назад вернуться,
На колени пасть!
Боже, Боже! Дом Твой кроток, —
Надо мною — власть!

Я в тюрьме своих исканий.
Призраки плывут,
И грозят, и манят, манят,
Паутину ткут!

Слишком поздно. В темной бездне
Я ослеп и сгнил…
Будет стыдно выйти к свету —
И не хватит сил.

Может быть, играет Дьявол
Страшную игру,
Учит вере: «Здесь побуду
И потом умру».

Шепчет смутно бледным, слабым,
Что не им — искать,
Что лишь маска жизни — правда,
И на ней — печать.

Этот шепот — в свисте ветра,
В шелесте ветвей…
Он трусливых заставляет
Дверь закрыть плотней,

Укрываться за стенами
В мертвенный покой
И забыть, что там, за дверью, —
Неизбежный бой.

Каждый слабый рано ль, поздно ль,
Иль в ином миру
Крикнет: «Горе. Я обманут!
За обман — умру».

Пусть стены круты, башни стройны
И ослепительны огни;
Пусть льют потоки крови войны;
Пусть переменны наши дни;

Пускай кипят, звенят, трепещут,
Грохочут гулко города;
Пусть время неумолчно плещет, —
Ты надо всем горишь, звезда!