Владислав Ходасевич - Стихотворения

Нет, не скрыть нам, что мы влюблены!
Это ясно из нашей заминки
Над мимозами в тесной корзинке —
Под фисташковым небом весны.

Это ясно из нашей заминки,
Из того, что надежды и сны
Под фисташковым небом весны
Расцвели, как сводные картинки…

Из того, что надежды и сны
На таком прозаическом рынке
Расцвели, как сводные картинки, —
Всем понятно, что мы влюблены!

О будущем своем ребенке
Всю зиму промечтала ты
И молча шила распашонки
С утра — до ранней темноты.

Как было радостно и чисто,
Две жизни в сердце затая,
Наперстком сглаживать батиста
Слегка неровные края…

И так же скромно и безвестно
Одна по Пресне ты прошла,
Когда весною гробик тесный
Сама на кладбище снесла.

И вот он снова — неумолчный шорох.
Открыла шкаф — разбросанная вата,
Изъеденных материй пестрый ворох…
Всё перерыто, скомкано, измято.

Но, милый друг, — и нынче ты простила
Моих мышей за вечные убытки.
Заботливо, спокойно, просто, мило
Вновь прибрала нехитрые пожитки.

И что сердиться? Сладко знать, что где-то
Шуршит под лапкой быстрою бумага, —
И вспомнить всё, что было нами спето,
И веровать, что жизнь, к<���а>к смерть, есть благо.

Я выследил его от скуки
И подстрелил в лесу глухом…
Он хрипло каркал, бил крылом
И не хотел даваться в руки.

Потом, шипя змеей, широко
Свой жесткий клюв он разевал.
Но я тоски не прочитал
В зрачках с предсмертной поволокой.

Не муку и не сожаленье,
Не злобу тщетную, не страх, —
Увидел я в его глазах
Неумолимое презренье.

Лет недожитого излишка
Он не жалел, проживши век,
И явно думал: человек,
Ты глупый, но и злой мальчишка.

[Для дикой и пустой мечты] злой тщеты,
А скольким я таким, к<���а>к ты,
Клевал глаза в Карпатах.

Ты о любви мне смятенно лепечешь
Лепетом первой, девической страсти…
Что же ответить на эти
Тщетные детские клятвы?

Смене порывов своих уступая,
Ты и со мной перестала считаться:
То к поцелуям неволишь,
То припадаешь и плачешь.

Бедная девочка! Если б ты знала,
Что передумал я, глядя на эти
Слишком румяные губы,
Слишком соленые слезы —

Бедные, милые клеточки жизни!..
Что мне до них, если я… Но смолкаю:
Пусть не в испуге, а в гневе
Ты от меня отшатнешься.

Огни да блестки на снегу.
Исчерканный сверкает лед.
За ней, за резвою, бегу,
Ее коньков следя полет.

И даже маска не упала.
Исчезла, к<���а>к воспоминанье,
Костюмированного бала
Неуловимое созданье.

Теперь давно уже весна,
Мой пыл угас, каток растаял,
Покрылась шишками сосна…
Но этот сон меня измаял.

Я родился в Москве. Я дыма
Над польской кровлей не видал,
И ладанки с землей родимой
Мне мой отец не завещал.

Но памятны мне утра в детстве,
Когда меня учила мать
Про дальний край скорбей и бедствий
Мечтать, молиться — и молчать.

Не зная тайного их смысла,
Я слепо веровал в слова:
«Дитя! Всех рек синее — Висла,
Всех стран прекраснее — Литва».

Пять лет уже прошло, как я живу с мышами.
Приязнь великая наладилась меж нами.
Да что и ссориться? Я этим не грешу:
Они себе шуршат, а я себе пишу.
То пошумят в шкапу, то за диваном… Ладно!
Я, значит, не один — и это мне отрадно.
[А всё, что говорят худое про мышей, —
По чести — клевета, не доверяйте ей.
Нередко слышу я, что мыши, дескать, воры…
Учитесь презирать такие разговоры.
Тот, у кого всё есть, не станет воровать,
А у кого нужда — ну как тому не дать?]
И часто вечером, в покойные часы
Тружусь я у стола, а глядь — уже носы
[Из щелей повысунулись]

Хорошие стихи меня томят,
Плохие же так милы почему-то:
Они души не жалят, не язвят,
В них теплота домашнего уюта.
Вот — истинно приятный лимонад.
[Они легки, как шелковый халат.]
Для гениев всего одна минута
Есть у меня. Зато бездарность… — о,
Я вечер целый трачу на нее.

Я знаю: рук не покладает
В работе мастер гробовой,
А небо все-таки сияет
Над вечною моей Москвой.

И там, где смерть клюкою черной
Стучится в нищие дворы,
Сегодня шумно и задорно
Салазки катятся с горы.

Бегут с корзиной ребятишки,
Вот стали. Бурый снег [летит] скрипит: —
И белый голубь [из-под] крышки
В лазурь морозную летит.

Вот — закружился над Плющихой —
Над снежным полотном реки,
А вслед ему к<���а>к звонко, лихо
Несутся клики и свистки.

Мальчишки шапками махают,
Алеют лица, к<���а>к морковь.
Так божества не замечают
За них пролившуюся кровь.

Я гостей не зову и не жду —
Но высокие свечи зажег
И в окошко смотрю на восток,
Поджидая большую звезду

Я высокие свечи зажег,
На солому поставил еду,
И кутью, и питье на меду, —
И хмелею, и пью, одинок.

На солому поставив еду,
Коротаю я свой вечерок,
Отбывая положенный срок
В этом ясном и тихом аду.

За шторами — седого дня мерцанье
Зажжен огонь. Рокочет самовар.
Как долго внятно ты, ночное бормотанье
Безжалостных и неотвязных мар!

Я сел к столу. По потолку ширяет
Большим крылом свечи пугливый свет.
И страшно мне, как лишь во сне бывает.
[Вот зеркало. В нем пусто Нет меня.]

Мы были когда-то равны
В толпе шумящих племен.
На тяжкий подвиг, державный,
Был каждый из нас обречен.

Сжимал ты в руке единой,
[Хоть мал, ] хоть и глух, и слеп,
Как державу в лапе орлиной,
Миллионы малых судеб.

А мне отреченья нет.

Слышу и вижу вас
В вагонах трамвая, в театрах, конторах
И дома, в мой вдохновенный час,
При сдвинутых шторах.
Вы замешались в толпу, вы снуете у фонарей,
Там, где газетчик вопит о новых бедах России.