Владислав Ходасевич - Стихотворения

Дверцу клетки ты раскрыла.
Белый голубок
Улетел, в лицо мне бросив
Быстрый ветерок…

Полно! Разве только этот
Скудный дан мне срок?
Разве, друг мой, ты не вспомнишь
Эти восемь строк?

Пейте горе полным стаканчиком!
Под кладбище (всю) землю размерьте!..
Надо быть китайским болванчиком,
Чтоб теперь говорить — не о смерти.

Там, на севере, дозрела смородина,
Там июльские блещут грозы…
Ах, от глупого слова «родина»
На глаза навернулись слезы.

Судьей меня Господь не ставил,
И не сужу я никого.
Но сердце мне Он переплавил
В горниле гнева своего.

Редея, леса червленеют
В осеннем текучем огне.
Тенета паук расставляет
На слабо пригретой стене.
Вот — яблока две половинки:
Тебе, Персефона, и мне.

Прощай же. До встречи весенней
Блаженно запомнит она
Твою застигийскую поступь,
Дыханье воздушнее сна,
И сока пахучую сладость,
И легкую горечь зерна.

Жестокий век! Палач и вор
Достигли славы легендарной.
А там, на площади базарной,
Среди бесчувственных сердец
Кликушей кликает певец.

Дитя со злобой теребит
Сосцы кормилицы голодной.
Мертвец десятый день смердит,
Пока его на страшный суд (к червям на суд)
Под грязной тряпкой не снесут.

Мы вышли к морю. Ветер к суше
Летит, гремучий и тугой,
Дыхание перехватил — и в уши
Ворвался шумною струей.

Ты смущена. Тебя пугает
Валов и звезд органный хор,
И сердце верить не дерзает
В сей потрясающий простор.

И в страхе, под пустым предлогом,
Меня ты увлекаешь прочь…
Увы, я в каждый миг пред Богом —
Как ты пред морем в эту ночь.

Прохожий мальчик положил
Мне листик на окно.
Как много прожилок и жил,
Как сложно сплетено!

Как семя мучится в земле,
Пока не даст росток,
Как трудно движется в стебле
Тягучий, клейкий сок.

Не так ли должен я поднять
Весь груз страстей, тревог,
И слез, и счастья — чтоб узнать
Простое слово — Бог?

В городе ночью
Тишина слагается
Из собачьего лая,
Запаха мокрых листьев
И далекого лязга товарных вагонов.
Поздно. Моя дочурка спит,
Положив головку на скатерть
Возле остывшего самовара.
Бедная девочка! У нее нет матери.
Пора бы взять ее на руки
И отнести в постель,
Но я не двигаюсь,
Даже не курю,
Чтобы не испортить тишину, —
А еще потому,
Что я стихотворец.
Это значит, что в сущности
У меня нет ни самовара, ни дочери,
Есть только большое недоумение,
Которое называется: «мир».
И мир отнимает у меня всё время.

Высокий, молодой, сильный,
Он сидел в моем кабинете,
В котором я каждое утро
Сам вытираю пыль,
И громким голосом,
Хотя я слышу отлично,
Говорил о новой культуре,
Которую он с друзьями
Несет взамен старой.
Он мне очень понравился,
Особенно потому, что попросил взаймы
Четвертый том Гете,
Чтобы ознакомиться с «Фаустом».
Во время нашей беседы
Я укололся перочинным ножом
И, провожая гостя в переднюю,
Высосал голубую капельку крови,
Проступившую на пальце.

Во дни громадных потрясений
Душе ясней, сквозь кровь и боль,
Не оцененная дотоль
Вся мудрость малых поучений.

«Доволен малым будь!» Аминь!
Быть может, правды нет мудрее,
Чем та, что, вот, сижу в тепле я
И дым над трубкой тих и синь.

Глупец глумленьем и плевком
Ответит на мое признанье,
Но высший суд и оправданье —
Весы души, во мне самом.

Да! малое, что здесь, во мне,
И взрывчатей, и драгоценней,
Чем всё величье потрясений
В моей пылающей стране…

И шепчет гордо и невинно
Мне про стихи мои мечта,
Что полновесна и чиста
Их «золотая середина»!

Душа поет, поет, поет,
В душе такой расцвет,
Какому, верно, в этот год
И оправданья нет.

В церквах — гроба, по всей стране
И мор, и меч, и глад, —
Но словно солнце есть во мне:
Так я чему-то рад.

Должно быть, это мой позор,
Но что же, если вот —
Душа, всему наперекор,
Поет, поет, поет?

В семнадцать лет, когда до слез, до слез
Восторгами душа заболевала,
Когда мечта венком незримых роз
От всех меня так чудно отличала, —

[Что было мне прекраснее всего?]

……………………………… моих
Пыланье звезд, и рокот соловьиный,
И повторенный голосом Марины
Твой стих, Бальмонт.

Я помню в детстве душный летний вечер.
Тугой и теплый ветер колыхал
Гирлянды зелени увядшей. Пламя плошек,
Струя горячий, едкий запах сала,
Взви<���ва>лось языками. Тени флагов,
Гигантские, шныряли по стенам.
На дне двора, покрытого асфальтом,
Гармоника урчала. Ребятишки
Играли в коронацию. В воротах
Аксинья, вечно пьяная старуха,
С кухарками ругалась. Петька-слесарь
Подзуживал, и наконец она
Вскочила, юбки вскинула и голый
Всем показала зад.
А между тем вдали
Вдруг пронеслось и замерло протяжно:
Ура! ура! Ва! ва-ва-а! Должно быть,
Там, по Тверской, промчался царь с царицей
На паре вороных коней.

Надо мной в лазури ясной
Светит звездочка одна —
Справа запад, темно-красный,
Слева близкая луна.

Той звезде — удел поэтов:
Слишком рано заблистать —
И меж двух враждебных светов
Замирать, сиять, мерцать!

В беседе хладной, повседневной
Сойтись нам нынче суждено.
Как было б горько и смешно
Теперь назвать тебя царевной!
Увы! Стареем, добрый друг,
Уж мир не тот, и мы другие,
И невозможно вспомнить вслух
Про ночи звездной Лигурии…

А между тем в каморке тесной,
Быть может, в этот час ночной
Читает юноша безвестный
Стихи, внушенные тобой.

Апрельский дождик слегка накрапывал,
Но мы с тобой сквозь дырявый зонт
Увидели небо такое синее,
Какое видно только душе.

И зашатались от счастья и тяжести,
Как может (смеет) шататься один (разве) Атлант,
И то, что для встречных было безрифменно,
Огромной рифмой (с)вязало нас.