Эварист Парни - Война богов

Мир напугать желая, царь богов
От полюса до полюса грохочет.
Кой-кто бледнеет, правда, от громов
И торопливо «Верую» бормочет.
Однако же спокойствие упрочит
Кропила взмах и звон колоколов.

О, как была, Венера, ты красива
В тот день, когда Амура родила!
Твои уста, прелестные на диво,
То глаз его касались, то чела.
В его чертах свои ты узнавала:
Он был, как ты, пленителен и мил
И слабого младенца ты качала
(Вселенную он скоро покорил).
Три грации спешили сделать ложе
Для малыша из миртов и лилей;
Зефиров рой поторопился тоже
Умерить жар полуденных лучей.
И на губах кудрявого ребенка
Лукавая улыбка расцвела.
По ней судить, Киприда, ты могла
О будущем... Играючи, ручонка
Коснулась белой, словно снег, груди.
Он дрыгнул пухлой ножкою, гляди!
Бессмертные, при вести о рожденье,
Полюбоваться вами собрались
У ложа твоего они сошлись
Толпою в молчаливом восхищенье
И улыбались сыну твоему.

Но все на свете бренно, о Киприда!
Картину эту — горькая обида!
Разбили люди, бог весть почему
(Кисть Зевксиса ее нарисовала,
Мое ж перо лишь робко подражало).
Картине поклоняются другой:
Вот старый плотник с юною женой;
Убогий хлев, несвежая мякина,
Кормушка заменяет колыбель
Кто ж обступил ту жалкую постель,
Где спит дитя Марии? Лишь скотина:
Мычащий бык, жующий жвачку вол,
Ревущий оглушительно осел;
Да три волхва, три черных, словно сажа
Благоговейных молчаливых стража,
Которых свет звезды туда привел.

Две разные картины эти все же
Между собой в какой-то мере схожи:
Вулкан, Иосиф — хмурые мужья
Играют роль свидетелей, не боле.
Они отцами стали поневоле.
Сидят в углу, досаду затая

Напрасно пляшет Момус со свирелью:
Печален мир, в нем места нет веселью
До смеха ли, когда всех пекло ждет?
Куда серьезней стали люди... Четки
Сменились вдруг на бубны и трещотки
Иеремии плач — взамен острот...
Разительна такая перемена!
Венками роз увитое чело
Усыпал прах... Ведь все на свете тленно,
До смеха ль тут? Вздыхают тяжело.
Взгляните: со святой водой кропило
Жезл Бахусов успешно заменило.
Увы, Силен, к чему твои дары?
Забыли мы про Комуса пиры
И предпочли румянцу Пресыщенья
Унылый Пост и чахлое Говенье.

Красавицы, отрекшись от утех
И позабыв, что есть на свете смех,
Вздыхают безутешно у распятья:
Грешны и поцелуи, и объятья.
О ласках как ни стосковалась грудь
О них теперь и думать позабудь,
Перебирай рукой прилежной четки!
Пусть градом сыплются удары плетки
На тело молодое, хоть оно
Нежнее шелка и белее снега,
И благовоньями умащено.
К пуховикам уже не манит нега:
На голых досках — грубое сукно...
Беги, Венера! Как тебе не злиться?
Твой пояс заменила власяница...
Закон наш строг, ему не прекословь!
Три грации, вы изгнаны, бегите!
Соперницам счастливым уступите!
Их звать: Надежда, Вера и Любовь.

«Как молятся Христу они слезливо!
Их племя скудоумно и трусливо.
Каков их поп, таков же и приход!
Сказал Юпитер. — Без сопротивленья,
Благословляя рабство, сей народ
Надел ярмо, выносит притесненья.
И тянется к пощечине щека,
И ждет спина покорно тумака...
Они тиранов терпят без роптанья,
И Константин имеет основанья
Хвалить удобства новой веры сей,
Вошедшей в моду. Он теперь, злодей,
На мягком ложе мирно почивает...
Ему кровь сына руки обагряет;
Жену свою он в ванне утопил,
Зятьев своих обоих удушил
И кинул псам тела на растерзанье,
Но совесть не казнит за элодеянья,
И сладкий сон глаза его смежил...
Тигр этот спит, о мщенье Немезиды
Не думая... Его небесный гром
Не поразил! Летите, Эвмениды,
Чтоб исхлестать отступника бичом!»

Он рек, и вот ужасные богини,
Вооружась бичами и шипя,
Виновного толпою обступя,
Готовятся карать за грех гордыни.
Над головами змеи сплетены;
Зловещие, они озарены
Кроваво-красным зыблющимся светом,
И тени жертв являются при этом.

Но Константин, зевая, им сказал:
«Вы опоздали, милые старушки.
Меня страшили ваши колотушки
В былые дни; пребольно бич стегал.
В те времена изрядно тяготили
Меня грехи; язычников жрецы
Их не хотели отпускать, глупцы,
А христиан жрецы мне все простили.
Пронырливы, лукавы и умны,
С евангельем они мне царство дали.
Я принял дар, понятно, без печали.
С тех пор угрозы ваши мне смешны».

Вот захотел сыночек Кифереи
Испробовать на людях страсти яд.
На крыльях ветра мчится наугад,
Стрелы, из лука пущенной, быстрее.
Внезапно он замедлил свой полет:
Вот юноша и девушка верхами...
«Отлично! — он промолвил, — мне везет!
Таиса, ты — как роза меж цветами;
Дабы любить, ты рождена на свет:
Понравиться легко в шестнадцать лет.
Ты, Элином, чувствителен, послушен;
К такой красе и ты неравнодушен
В осьмнадцать лет ... Куда же вам спешить?
А, понял я! Вы молоды, богаты,
Для вас готовы брачные палаты,
Но вы Христа решили возлюбить
И удалиться навсегда от мира,
Дабы своей души не погубить
(Родители доселе чтут кумира).
Бежать в пустыню — это ничего;
Но, вздумавши отречься от всего,
Вы возомнили, пылкостью влекомы:
«Святыми станем быстро и легко мы».
Таков ваш план; но у меня есть свой.
Одежду ты напялила мужчины,
Красавица; для хитрости такой,
Наверное, имеются причины.
Но тонкий глас тебе природой дан,
От визга ты не можешь удержаться:
Выскальзывают ножки из стремян...
Недолго это будет продолжаться.
Посадка не уверенна твоя,
И белой ручкой, милая моя,
Ты предпочла не за уздечку взяться,
А за луку высокую седла...
Не думаю, дружок, чтоб ты могла
В одежде этой усидеть на кляче.
Нет, путешествуй как-нибудь иначе!»

Кольнул Амур невидимой стрелой
Бок скакуна; карьером тот пустился,
И на земле внезапно очутился,
Слетев с него, наш всадник молодой.
Оправившись от первого испуга,
Встает Таиса, вознося хвалу
За то, что так мягка трава, упруга,
И что господь не дал свершиться злу.
Красавица впадала в заблужденье:
Амур один причиной был спасенья,
Дабы беду в дальнейшем отвратить,
Два путника, подумавши немного,
Одно седло решают разделить
И вновь шажком пускаются в дорогу.
Но исподволь свершает Купидон
Свой замысел, и на ногах поджилки
У Буцефала ослабляет он.
Споткнулся конь, и без того не пылкий.
Споткнулся вновь, усталостью разбит.
Таиса (позади она сидела)
В небрежности товарища винит
И говорит: «Послушайте, в чем дело?
У вас совсем к узде вниманья нет!
Попробуйте исполнить мой совет:
Давайте, поменяемся местами
Так будет лучше, убедитесь сами!»

Вот пересели; видят — Буцефал
Тотчас же спотыкаться перестал.
Таиса простодушная довольна,
Но Элиному за ее спиной
На крупе неудобно, и невольно,
Чтоб отыскать опору, наш герой
Ее груди касается рукой
И спутницу в объятиях сжимает,
И у обоих сердце замирает,
Хоть чистота и обитает в нем.
Да, нелегко святыми быть вдвоем!
Влечет к мечтам такая позитура.
И путники, по прихоти Амура,
Во власть соблазна сразу же попав,
В волненье сладком млели и мечтали
И обо всем на свете забывали.
Но крест, глазам нечаянно представ,
Их помыслы внезапно очищает
И набожность в сердца их возвращает.
«Наш замысел похвален, Элином,
В том спору нет; но мы с дороги сбились
И роскошью чрезмерною прельстились.
Мне кажется, отшельники верхом
Не ездили; об этом я читала.
Пешком идти нам более пристало».
И продолжают путь они пешком.