Джордж Байрон - Дон Жуан

Где Бонапарт великий — знает бог!
Где Каслрей ничтожный — знают бесы!
Где пылкий Шеридан, который мог
Путем речей содействовать прогрессу?
Где королева, полная тревог?
Где Англии любимая принцесса?
Где биржевые жертвы? Где цари?
И где проценты, черт их побери!

Что Бреммель? Прах. Что Уэлсли? Груда гнили.
Где Ромили? На кладбище снесли.
И Третьего Георга схоронили,
Да только завещанья не нашли!
Четвертого ж внезапно полюбили
Шотландцы; он, от Лондона вдали,
Внимает Соуни, зуд вкушая сладкий,
Пока ему льстецы щекочут пятки.

А где миледи Икс? Где лорд Эн-Эн?
Где разные хорошенькие мисс?
Я вижу очень много перемен
Те обвенчались, эти развелись…
Все в мире — суета, все в мире — тлен.
Где клики Дублина? Где шум кулис?
Где Гренвиллы? В отставке и в обиде.
Что виги? Совершенно в том же виде.

Где новые конфликты? Где развод?
Кто продает именье? Кто карету?
Скажи мне, «Морнинг пост», оракул мод,
Великосветских прихотей газета,
Кто лучшие теперь балы дает?
Кто просто умер? Кто ушел от света?
Кто, разорившись в несчастливый год,
На континенте сумрачно живет?

За герцогом охотилась иная,
А ей достался только младший брат;
Та стала дамой дева молодая,
А та — всего лишь мамой невпопад;
Те потеряли прелесть, увядая…
Ну, словом, — все несется наугад!
В наружности, в манере обращенья
Во всем, во всем большие измененья.

Лет семьдесят привыкли мы считать
Эпохою. Но только в наши годы
Лет через семь уж вовсе не узнать
Ни правящих народом, ни народа.
Ведь этак впору голову сломать!
Все мчится вскачь: удачи и невзгоды,
Одним лишь вигам (господи прости!)
Никак к желанной власти не прийти.

Юпитером я знал Наполеона
И сумрачным Сатурном. Я следил,
Как пыл политиканского трезвона
И герцога в болвана превратил.
(Не спрашивай, читатель благосклонный,
Какого!) Я видал, как осудил
И освистал монарха гнев народа
И как потом его ласкала мода.

Видал я и пророчицу Сауткотт,
И гнусные судебные процессы,
Короны я видал — особый род
Дурацких колпаков большого веса,
Парламент, разоряющий народ,
И низости великого конгресса;
Я видел, как народы, возмутясь,
Дворян и королей швыряли в грязь.

Я видел маленьких поэтов рой
И многословных, но не многославных
Говорунов; и биржевой разбой
Под вопли джентльменов благонравны;
Я видел, как топтал холуй лихой
Копытами коня людей бесправных;
Как эль бурдою стал, я видел, как
Джон Буль чуть не постиг, что он дурак.

Что ж, «carpe diem», [64] «Лови мгновение» (лат.). друг мой, «саrре», милый!
Увы! Заутра вытеснят и нас
Потомки, подгоняемые силой
Своих страстей, стремлений и проказ…
Играйте роль, скрывайте вид унылый
И с сильных мира не сводите глаз,
Во всем себе подобным подражая
И никому ни в чем не возражая.

Сумею ль я достойно передать
Лукавые Жуана похожденья
В стране, о коей принято писать,
Как о стране с моральным повеленьем?
Я не люблю и не умею лгать,
Но, земляки, вы согласитесь с мненьем,
Что никакой у вас морали нет
Так говорит ваш искренний поэт.

Что мой Жуан узнал и увидал,
Я расскажу вам честно и подробно;
Но мой роман, как я предполагал,
Писать правдиво не всегда удобно.
Еще замечу: я не намекал
Ни на кого. И не ищите злобно
В моих октавах скрытых эпиграмм;
Открыто правду говорю я вам.

Женился ль он на отпрыске четвертом
Графини, уловляющей супруга
Для каждой дочки, или выше сортом
Была его достойная подруга?
И стал ли он, простым занявшись спортом,
Творить себе подобных, или туго
Ему пришлось, поскольку был он смел
По части страсти и альковных дел,

Все это скрыто в темноте времен
Тем временем я песнь окончил эту.
В нападках я, конечно, убежден,
Но ничего плохого в этом нету.
Известно, что невежды всех племен
Бросаются на честного поэта…
Пусть буду я один, но я упрям
За трон свободной мысли не отдам!

И средние века не так страшны,
Как страшен средний возраст нашей жизни.
То глупы мы, то мудры, то смешны
И с каждым днем становимся капризней.
Уж многие страницы прочтены
И скомканы в бессильной укоризне;
Седеют наши кудри с каждым днем.
И мы самих себя не узнаем.

В такое время надо умирать;
Мы юношей уже не понимаем,
Со стариками время коротать
Еще не можем — и везде скучаем…
Еще любовь способна утешать,
Но вскоре даже к ней мы остываем,
И только деньги, теша мысль и взгляд,
По-прежнему заманчиво блестят.

О, золото! Кто назовет несчастным
Скупого? Он несказанно богат;
Все силы мира золоту подвластны,
Власть золота — как якорный Канат.
Вам кажется, скупой живет ужасно
Он плохо ест, боится лишних трат;
Но он же, сэкономив корку сыра,
Счастливее, чем все владыки мира!

Любовь, разврат, вино et cetera
Вредят здоровью; жажда громкой славы
Вредит душе; азартная игра
Вредит карману. Лучшие забавы,
Как видно, не доводят до добра,
Но жажда денег исправляет нравы;
Скупой, копящий золото, давно
Забыл разврат, и карты, и вино.

О, золото! Кто возбуждает прессу?
Кто властвует на бирже? Кто царит
На всех великих сеймах и конгрессах?
Кто в Англии политику вершит?
Кто создает надежды, интересы?
Кто радости и горести дарит?
Вы думаете — дух Наполеона?
Нет! Ротшильда и Беринга мильоны!

Они и либеральный наш Лафитт
Владыки настоящие вселенной:
От них зависит нации кредит,
Паденье тронов, курсов перемены;
Республик биржа тоже не щадит,
Заботятся банкиры несомненно,
Чтобы проценты верные росли
С твоей, Перу, серебряной земли.

К скупым неприменимо сожаленье;
Воздержанность классическая их
Считается за честь и украшенье
И киников, и множества святых.
Внушает же отшельник уваженье
Печальным видом странностей своих!
Но вас богач суровый возмущает,
Когда во имя денег сокращает

Свои расходы? Да ведь ей — поэт!
Поклонник высшей и чистейшей страсти,
Прекрасный блеск накопленных монет
Ему дает изысканное счастье;
Его слепит алмазов чистых цвет
И кротких изумрудов сладострастье;
И для него, как солнце, горячи
Червонных слитков яркие лучи.