Джордж Байрон - Дон Жуан

В наш жалкий век мякины, сколь возможно,
Мы пожинать стремимся что-нибудь;
Так остряки стремятся осторожно
Свое словечко вовремя ввернуть.
Один хитрец придумал способ сложный,
Как вовремя находчиво блеснуть:
Цитаты он уж с вечера готовил
И по программе ловко острословил.

Но остроумец должен подводить
К удобной точке тему разговора:
Он должен слово хитрее пустить,
Как ловкий псарь — обученную свору,
Он должен случай вовремя схватить,
Он должен смело, выгодно и скоро
Соперника смутить или убрать,
Чтоб выгодных позиций не терять.

Хозяева — лорд Генри и миледи
Гостей своих умели угостить;
И призраки для столь роскошной снеди
Могли бы воды Стикса переплыть!
Мечту о восхитительном обеде
Голодным смертным трудно подавить;
С тех пор как Ева яблоко вкусила,
Владеет всеми нами эта сила.

Так злачный край медово-млечных рек
Сулил господь голодным иудеям;
А ныне любит деньги человек;
Мы устаем, слабеем и стареем.
Но золото мы любим дольше всех:
С любовницами, с другом и лакеем
Проститься легче нам, чем потерять
Тебя, платежной силы благодать!

Итак, охотой занялись мужчины.
Охота в юном возрасте — экстаз,
А позже — средство верное от сплина,
Безделье облегчавшее не раз.
Французское «ennui» [79] Тоска, скука (франц.). не без причины
Так привилось в Британии у нас;
Во Франции нашло себе названье
Зевоты нашей скучное страданье.

А те, кому минуло шестьдесят,
Газеты в библиотеке читали,
Оранжереи, дом, старинный сад,
Портреты, статуи критиковали
И, устремив глаза на циферблат,
Шести часов устало ожидали.
В деревне, как известно, ровно в шесть
Дают обед тому, кто хочет есть.

Никто ни в чем не ощущал стесненья;
Вставали каждый кто когда желал,
И каждому, по мере пробужденья,
Лакей горячий завтрак подавал.
Иной предпочитал уединенье,
Иной в приятном обществе гулял,
И лишь веселый колокол обеда
Всех собирал на общую беседу.

Иные леди красились чуть-чуть,
Иные с бледным ликом появлялись;
Способные изяществом блеснуть
На лошадях в окрестностях катались;
В ненастный день читали что-нибудь,
Иль сплетнями о ближних занимались,
Иль сочиняли в пламенных мечтах
Посланья на двенадцати листах.

И другу сердца и подругам детства
Охотно пишут женщины, — и я
Люблю их писем тонкое кокетство,
Люблю их почерк, милые друзья!
Как Одиссей, они любое средство
Пускают в ход, коварство затая,
Они хитрят изысканно и сложно,
Им отвечать старайтесь осторожно!

Бильярд и карты заполняли дни
Дождливые. Игры азартной в кости
Под кровом лорда Генри искони
Не знали ни хозяева, ни гости!
А то порой в безветрие они
Удили рыбу, сидя на помосте.
(Ах, если б Уолтон, злобный старичок,
Форелью сам был пойман на крючок!)

По вечерам с приятным разговором
Соединялись вина. Мисс Баллетт
Четыре старших — томно пели хором,
А младшие, еще незрелых лет,
С румянцем на щеках и с нежным взором
На арфах элегический дуэт
Играли, обольстительно вздыхая
И ручками лебяжьими сверкая.

Порою танцы затевались там,
Когда не уставали свыше меры
Охотники от скачки по лугам…
Тогда изящной грации примеры
Являли туалеты милых дам
И ловкостью блистали кавалеры.
Но ровно в десять, должен вам сказать,
Все гости чинно уходили спать.

Политики, собравшись в уголку,
Проблемы обсуждали мировые,
И остроумцы были начеку,
Чтоб в нужный миг, как стрелы громовые,
Свои bons mots вонзить на всем скаку
В чужую речь; но случаи такие
Бывают, что теряет аромат
Bon mot, коль собеседник туповат.

Их жизни равномерное теченье
Сверкало чистым блеском форм холодных,
Как Фидия бессмертные творенья.
Мы Уэстернов лишились благородных,
И Фильдингова Софья, без сомненья,
Была наивней леди наших модных,
Том Джонс был груб — зато теперь у нас
Все вышколены, словно напоказ.

К рассвету день кончается в столицах,
А в деревнях привыкли много спать:
И дамы, и прелестные девицы
Чуть смерклось — забираются в кровать,
Зато цветут их свеженькие лица
Бутонам роз полуденных под стать.
Красавицам ложиться нужно рано,
Чтоб меньше денег тратить на румяна.

Когда бы мироздания пучина
Открыла нам великие законы,
Путь к истине нашли бы мы единый,
Отвергнув метафизики препоны.
Друг друга поедают все доктрины,
Как сыновей Сатурн во время оно,
Хотя ему супруга иногда
Подсовывала камни без труда.

Доктрины тещ отличны от титана,
Что старшее съедают поколенье;
Сие рождает споры постоянно
И разума вредит пищеваренью.
Философы нас учат, как ни странно,
Свидетельству простого ощущенья
Не доверять: хотя чего верней
Порука плоти собственной моей!

Что до меня — я ничего не знаю
И ничего не буду утверждать
И отвергать; мы все живем, считая,
Что рождены мы с тем, чтоб умирать.
Придет, быть может, эра золотая,
Бессмертья и покоя благодать.
Нам смерть страшна, но сну без колебанья
Мы уступаем треть существованья.

Блаженство услаждающего сна
Дает нам от трудов отдохновенье,
Но вечного покоя тишина
Пугает всех живых без исключенья;
Самоубийце — и тому страшна
В последнее жестокое мгновенье
Не жизнь, с которой он кончает счет,
А бездна смерти, что его влечет.

Из ужаса рождается дерзанье,
Когда несчастного со всех сторон
Теснят невыносимые страданья,
Когда он до предела доведен.
Так возникают дикие желанья
У путника, когда посмотрит он
С откоса в пропасть на тропинке горной,
Влеченью безотчетному покорный!

Конечно, хладным ужасом объят,
Отступит он от грозного обрыва,
Но почему в душе его горят
Такие непонятные порывы?
Нас тайны неизвестности манят,
Ужасного тревожные призывы;
Нас тянет глубина — куда? зачем?
Доселе не разгадано никем.

Вы скажете — к чему сия тирада,
Досужий плод досужих размышлений?
Люблю я поболтать, признаться надо,
И даже не чуждаюсь отступлений.
Мне самая высокая награда
Порассуждать в минуты вдохновений
О том, о сем и даже ни о чем:
Ведь мне любая тема нипочем!