Андрей Грицман - Вариации на тему. Избранные стихотворения и поэмы

Вот быт, разлапившись, ползёт
за мутный горизонт – в кухонный угол.
Висят слова: «чернуха», «креозот»,
«тариф», «сопло» и почему-то «ухо».

Спокойно-страшен пригородный быт.
Как будто бы за тыщу вёрст Манхэттен.
Все бодрствуют. И только муза спит.
Не на работе. Девка не про это.

Вот, босиком то в ванную пройдёт,
то небо осенит зевка зияньем.
Но тронется невыразимый лёд
и захрустит на дальнем расстоянье.

Метафоры проснутся по кустам,
и задрожит звезда в созвездье Рака.
Так звук летит по утренним дворам
от грохотанья мусорного бака.

Особенно по пятницам она,
нащупывая грань того порога,
увидит в чёрном омуте окна,
как в ночь Луна спускается полого.

Высвечивая ярко материк,
сидящий прочно на церковном шпиле,
и у бензоколонки грузовик
«U-HAUL», [6] «U-HAUL» – фирма по прокату грузовиков. где фары выключить забыли.

И в их лучах неторопливый снег
плывёт в шабат на грешную планету.
В такие ночи кажется, что не
сходится судьба с душой, и мы за это

должны платить бессонницей, и вслед —
мигренью гулкой утреннего быта.
Но на углу горит сугробный свет:
аптека до полуночи открыта.

Вот так мы сводим счёты с бытием,
сводя себя на нет в броске навстречу.
С утра как соберёшься за вином,
глядишь – уже субботний вечер.

Привычно ждёшь друзей, поднимешь тост.
Приветственно ответит телевизор.
Декабрь, суббота, Рождество, North-East.
Ты точно наливаешь, как провизор,

в прозрачный конус медленный портвейн,
а не плодово-ягодное пойло.
Он растекается по нежной дельте вен
волною блюза, и уже не больно:
вприглядку с одиночеством верстать
свои несуществующие книги.
И голос, жизнь читающий с листа,
снотворным мороком напитывает веки.

По воскресеньям свет стоит над городом сухим,
и паства тянется с пустеющих парковок.
На свалке городской курится вечный дым,
и едет в бар любитель-антрополог.

Там он найдет следы скрещенья рас,
инбридинга угрюмое надбровье.
Там «Bourbon» пьёт немногословный WASP, [7] WASP – White anglo-saxon protestant – белый американец англо-саксонского происхождения, протестант происхождения, «истинный американец» (в настоящее время употребляется с ироническим оттенком).
брюнетка пьёт кампари цвета крови.

А бармен мечет сдачу, словно он
в большой игре переодетый шулер.
А тот, в углу, за кружкой, он давно
устал и незаметно умер.

К полуночи пустеет местный бар,
лишь два ирландца кий заточат мелом,
да кто-то в заднем зале до утра
так безнадежно в стену мечет стрелы.

Я, когда гулял по Риму,
Думал, смерть промчится мимо.
Так и есть: безумный скутер
меня с кем-то перепутал!

Чуден Тибр при тихой погоде.
Редкая птица не долетит до середины Тибра.

Жена моя жизнь! Я сегодня до боли
люблю со стаканом Frascatti стромболи.

От Via Condotti до Via del Corso
гуляют подростки огромного роста.
А два переростка с усами под носом
несут в остерию с лазаньей подносы.

От Piazza di Spagna и Piazza Navona
колонны гуляют до Piazza Colonna.

Вдохнёшь с наслажденьем Partagas Maduro,
воскликнешь: о небо, о пицца, о Nastrа Azzuro!

На ухо шепну ей с улыбкой несмелой:
на ужин хочу баклажан с Рortabella.
О, беладонна, о Донна, о Белла…

Я вижу воочью в бессонные ночи
моих итальянок порочные очи!

Внутри Колизея, где мёртвый песок,
лежит недоеденный пиццы кусок.

Трамвая безумные дуги,
бездонная пасть переулка.
Я остановился, не веря:
я снова иду по Трастевере.

Японские лица на Piazza Venezia.
Скучает полиция, клацают блицы.

Ottaviano, Lepanto, di Spagna,
Cavour, Barberini, Cipra, Anagnina.
O, metropolitanа, metropolitanа!

На стенах капелл у рассветного моста
влажнеет в озёрах текучего воска
бесшумно хрустящая охры короста.

Флоренция. В воздухе мята и сера.
Мы курим и смотрим на зуб Бельведера.

Сухая жара, подъём обожжённый.
Сестра-неразлучница неосторожно
сосуды засохшие тронет тревожно.
О, римского мусора запах безбрежный…

В галерее Боргезе
мрамора грозди
растаяли в пасти
трёхглавого монстра.

На каменном дне у Святого Петра
я в небо пустое глядел до утра.

Мы жили когда-то в Castel Gandolfo.
Над озером плавало лёгкое облако.
Я – в Рим по делам, и утренний поезд
сквозил через рощи седеющей проседь.

По Via Vittorio Emmanuele
проходит дождь, как дрожь листвы.
Толпится паства у капеллы.
Но все войти и не успели,
пока сырой асфальт остыл,
пока не развели мосты.

Напротив Трастевере – там жили евреи —
там ветер гуляет и хлопают двери.

У Villa Borgese любитель аскезы
смотрел на короткие юбок отрезы.

По Via Veneto проходит Бернини
и в сумке Versace несет мандарины.
На нижней ступени стоит Караваджо,
глядит на витрину, и взгляд его влажен.

На улицах Рима идёт пантомима,
но не дано нам ни имени мима,
ни мнимо летящего мимо нас мига.

На Piazza del Popolo мраморны лбы,
в застывшем броске непомерные львы.
На Piazza Rotonda – челюсть Агриппы.

Так и живём: от Нерона к Декамерону,
и стонет Виери под рёв стадиона.

Ночами бесшумно, как римские кошки,
безглавые статуи мчатся сквозь рощи.

Здесь каменных улиц прокрустово ложе.
Мы были тогда на субботу моложе.

Бездонно-прямая прочерченность линий
от Ватикана до Муссолини.

Справа охра, слева охра, всюду мутная вода.
На Isola Tiberina я останусь навсегда.

Я выпил негрони на Piazza Navona.
Я выпил кампари на Via del Corso.
Там тяжким крестом
улиц ранней застройки
раздавлен волчицы
обугленный остов.