Леонид Латынин - Праздный дневник

Без меня пьется водочка,
Без меня строят домики,
И мука без меня мелется.

Я судьбе своей всевышней не рад,
Что я в мире, не хотя, натворил? —
Коль другого убил, говорят, —

Воскресенье свое погубил,
Не могу я помочь тебе, брат,
Я есмь червь – не пророк Гавриил.

Я бы место свое уступил,
Где и совесть, и смерть белы, как крахмал —

Да пророк мою дверь на засов закрыл,
Да повесил замок, да гвоздем забил
И меня пинком от нее прогнал.

Закутай мне плечи, закутай,
Свяжи меня крепким узлом,
И буду я счастлив минутой,
Добром обойденный и злом.

Ну что же ты медлишь и тянешь,
Не стукнешь в закрытую дверь?
Рябиной за окнами вянешь,
Совсем ослабев от потерь.

Неужто закончены страхи,
Не встретиться больше уже?
Неужто измучены пряхи
На нашем шестом этаже,

И больше не крутятся нити,
Свивая нас в парную прядь,
И больше не выказать прыти
В умении брать и терять?

И только всего и осталось —
Припомнить сквозь быт и дела,
Как прошлое нежно сломалось
И нити судьба расплела.

Вступленье. Середина. Эпилог.
Открытым текстом. Молча. Между строк.
Пускаясь в ор. И губы на замок.
– Мне с вами невозможен диалог.

Но вы – и хлеб, и кров моих детей.
Владельцы вод. И рыбы. И сетей.
Но вы – вверху на каждый мой прыжок,
И в ваше ухо вставлен мой рожок.

И все же, вновь распластанный у ног —
Не одинок – и трижды одинок.
Открытым текстом. Молча. Между строк.
Пускаясь в ор. И губы на замок.

– Мне с вами невозможен диалог.

Отпраздновав последнюю победу,
Не дотащась до первых рубежей,
Сажусь в вагон и в город мертвый еду —
А может быть, мне кажется, что еду, —
С женою общей местных сторожей.

И в болтовне, раскосой и румяной,
В пусканье слов на ветер из окна
Я вижу вдруг, что в бабе этой пьяной —
Не от вина, от слов случайных пьяной —
Моя душа, представь себе, пьяна.

И что с того? За ней – десяток ружей,
Все в два ствола, и палец на курке,
И город твой – за вьюгой и за стужей,
Тот город твой – в душе твоей недужей,
И вся она в твоей лежит руке.

Что говорить, что выхода не видишь,
Священен град, надежны сторожа,
Так, может быть, не доезжая, – выйдешь,
Ты с ней в руке на полустанок выйдешь,
От холода возникшего дрожа.

А как же ты и с долгом, и с раскладом,
Великодушьем сумрачным твоим?
Но то – потом, сначала ты за складом,
На банках с розоватым маринадом
Вот этой потаскухою любим.

Сначала – ночь и сонный полустанок.
Сначала – свет, бегущий из ночей.
Сначала – жесть заржавленная банок,
Сначала – та судьба – судьбы твоей подранок
И свет звезды по роже из очей.

Еще не поздно – есть на свете кассы,
И поезда уходят каждый час
Туда, где ты, избранник божьей массы,
Король и маг продажной этой трассы,
Один из тех, а не один из нас.

Но мертвый город тоже не из малых,
И у него законные права,
И ты везешь счастливых и усталых,
Любивших на перронах и вокзалах,
Засунув их, как пальцы, в рукава.

Собираться пора уже скоро
Сквозь таможенный строй за кордон,
Где такое раздолье простора
Для души, и полета, и взора,
Где нас ждет не дождется Харон.

Нас таможня обшарит надежно,
От души до карманов и плеч.
Ей, таможне, обшарить несложно,
Пропустить ничего невозможно,
Что от тленья дано уберечь.

Не присвоят надежды и встречи,
Память белых и черных ночей,
Все твои домотканые речи,
Что подстать и шуту, и предтече,
И еще полдесятка речей,

Заклинанья, желанья, примеры,
Серебро из курганов седых
И начало неведомой веры,
Где и волки, и жертвы их серы,
А законы верны для двоих.

Лишь одно эти точные руки,
Эти пальцы умелых кровей
Не пропустят ни в жесте, ни в звуке,
Ни в любви, ни в ремесленной муке
Не пропустят они, хоть убей, —

Это – малую толику света,
Это – малую каплю тепла,
Чем с зимы и до самого лета
Еле-еле, и все же согрета,
Просто женщина, просто жила.

Так бережно, как вы меня любили,
Так ласково, как вы смотрели вслед,
Смотрю на вас и спрашиваю – были
Те наши дни? Мне отвечают – нет.

Был просто час, когда душа светила
Всем, кто глаза навстречу подымал.
Я говорю: – Ведь ты меня любила?
– Нет, не тебя, а ты не понимал.

Был просто час, была одна минута…
Так к солнцу степь выходит по весне.
Так все равно принадлежать кому-то…
– Раз все равно – принадлежите мне.

– Ты не поймешь, кому была удача
И с кем ты был, возникший из тепла,
Из нежности и утреннего плача…
– Я был с тобой.
– А я – одна была.

Н. Эйдельману

Он уходил, уверен в правоте, —
Все по закону чести и отваги,
А то, что Александр марал бумаги,
Отражено на мраморной плите.

Он уходил, удачей осенен.
И позади счастливая развязка,
Веселой лени выгодная встряска.
Героем дня. Беспечен и влюблен.

Он уходил, Россию сокруша,
Удачливей в тот час Наполеона,
И женщины вослед ему влюбленно
Взирали, от восторга не дыша.

Ну хорошо – свет мстил поэту так,
Французский мальчик свету был послушен —
Но кто-нибудь ведь был неравнодушен
К стиху, к судьбе или охоч до драк?..

Он уходил свободно, свысока
Взирая на заснеженные дали.
И в грудь ему ствола не упирали,
Ничья к курку не вздрогнула рука.

Шел, окруженный праздною толпой,
Был вид его и сумрачен, и беден.
И было далеко до славы и обеден,
А близко было до любви слепой.

Но, как они, он жалок был и слеп,
Но, как они, – жесток и фанатичен.
Своею смертью в смерти ограничен,
Своей судьбой – в избранности судеб.

Так незаметно к озеру пришли;
Смеялись дети, плакали старухи,
Везде следы погрома и разрухи,
Но средь камней шиповники цвели.

И он прошел сквозь тернии к воде,
И кровь свою смешал с прозрачной влагой
С такой спокойной доброю отвагой,
С какой вчера держался на суде.

Собаки, люди, жажду утоля,
Расселись на развалинах по кругу.
Он встал, спиною обращенный к югу,
Чтоб солнце в спину и в лицо – земля.