Леонид Латынин - Праздный дневник

И так сказал в умолкнувший партер:
«Я к вам пришел, ведомый беспокойством.
Вы сыты, как и я, масштабом, и геройством,
И вечною подачкой полумер.

Лишь нищий духом, мыслью и мошной
Поймет меня и в равенстве успеет.
Иной другой дышать и жить не смеет,
Все началось с войны и кончится войной.

Всех, кто не с нами, вырежем до дна
И выровняем судьбы перед Богом.
Пусть каждый будет раб в значенье строгом
Теперь, во все и присно времена».

И повернулся к солнцу не спеша.
Собаки, люди тронулись по следу.
И, ты подумай, одержал победу,
И нищей стала плоть, и нищею – душа.

И только тот, с насмешливым бельмом,
Смотрел на сброд с развалин храма,
Как шел пророк, стреле подобен, прямо,
Одним добром и верою ведом.

День прожив, возвращаться к итогу —
Все равно, что вернуться туда,
Где молились горячему Богу
Ныне мертвые города.

И бренчать милосердия сдачей —
Все равно, что забыть о труде,
И возиться с задрипанной дачей,
Полусползшей к весенней воде.

Все же пусто в кармане вчерашнем,
Даже если он плотно набит,
Что сказать позапрошлым домашним
Мне на их укоризненный вид?

Что наступит – еще непонятно,
А наступит, приму ли вполне,
День грядущий глядит виновато,
Дню минувшему равен в вине.

Когда уходит день – из глаз, вовне, наружу,
Когда выходит ночь на небо, не спеша,
Причастность ли судьбе минутной обнаружу,
Когда не говорит, а молится душа.

Когда повремени – и вслед забудешь слово,
И только позови – надвинется покой,
Не тот, что знак любви, а тот – первооснова,
Текущий под землей невидимой рекой.

И в нем купай коня и женщину открыто,
И с виду утони, уверив близких в том,
А сам потом ступай по краешку зенита
Дорогою любой, ведущей в отчий дом.

И будет день и час, и красный конь прискачет
И грянет о порог железным каблуком,
И пусть с его спины дитя зовет, и плачет,
И в шею бьет коня бессильным кулаком.

Они теперь твои, они твоя забота,
Легко их потерять и никогда – вернуть,
Ты выйди навсегда, открой скорей ворота,
Пока еще ничей лежит, дымяся, путь.

Спеши взлететь в седло, дитя рукой окутай,
Животное гони, но не сходи с ума,
Да… Женщина еще… – Измерь ее минутой,
Не жди, не вспоминай. Она дойдет сама.

Как же биться было рано
И усердствовать в труде.
Не читай, Иван, Корана,
А иначе быть беде.

Не лишай себя порока,
Замышляя чин большой, —
Жить учиться у Востока
И легко кривить душой.

Виждь подобье и поддержку
В псе, виляющем хвостом,
Выдавай ферзя за пешку
И игру – за жизнь потом.

Был стакан. И нет – осколки.
Свет пронзает, как стекло.
Было время треуголки,
Было время. Истекло.

Истекло? Куда? В посуду.
Истекло зачем? Затем.
Время нынче самосуду
И осколки – тема тем.

Не читай, Иван, Корана.
Пса приблудного пои.
Две версты до Тегерана,
Где ровесники твои.

Весь мир – причина
Стиха и прозы.
Горит лучина,
Трещат морозы.

Замерзла речка,
Замерзла птаха.
Погасла свечка,
Лучина, Таха.

Ничто на свете
Не минет тлена.
Прошла Мария,
Пройдет Елена.

Что после света?
Что после праха?
– Опять Мария…
Елена… Таха…

В. Скуратовскому

Остывает свод небесный —
Холода.
Нынче речи неуместны,
Господа.

Те возвышенные речи
Хороши,
Если бронза, если свечи…
Две души.

Если голос дан от Бога,
Если честь.
И в грядущее дорога
Тоже есть.

«Дили-дон» – бокалов пенье.
Нынче май.
Скоро пост, потом Успенье,
Дальше – рай.

«Дай, любимый, погадаю!»
– Погадай.
«Я сегодня умираю».
– Умирай.

Год семнадцатый за гробом
Побредет.
Наша гордая Ниоба —
Этот год.

«Дили-дон» – еще немножко
Мне налей.
Лица белые в окошке
Фонарей.

И октябрь в окно стучится,
Прост и прям,
Пожелтевшею страницей
Телеграмм.

«Дили-дон» – заупокойный
Звон и бой.
Если можно, то достойно,
Милый мой.

Если можно, то немного
Погоди.
Обрывается дорога
Впереди.

Остывает свод небесный.
Холода.
Дальше речи неуместны,
Господа…

Когда метель стемнеет за окном
И Божий свет исчезнет и растает,
Приходит женщина, потом
Ее партнер лениво прилетает.

И мы втроем садимся за чаи,
Не спим, молчим и курим папиросы,
И вот уже ответы не мои
Идут на ум не на мои вопросы.

Они враги, они уже давно
Не ищут то, что мне необходимо, —
Понять, зачем постелено сукно,
И всё в слова легко переводимо.

Сидим и пьем – лениво, не спеша.
Чужой ему, я для нее – забава,
Зажата с двух сторон моя душа —
Ошую он, она, как должно, справа.

Но иногда она коснется головы,
Губами тронет у меня запястье,
И я пойму, что на краю Москвы
Возможно незатейливое счастье.

И целый век продлится этот миг,
И хмыкнет он, и оторвет за косы,
И скажет: – Цыц, бездарный ученик,
Ответь сначала на мои вопросы.

И потечет беседа не спеша —
Лицом об стол рука меня замесит.
– Вы совратите, баба, малыша, —
И ей шлепок рука его отвесит.

Урок второй начнется, только чуть
Я вытру кровь и глаз набрякший глянет:
Руки моей коснется тихо грудь,
И в ней тугая плоть засохнет и завянет.

И черный глаз, раскатисто смеясь,
И белый клык мою проколет кожу:
«Ну не сердись, не плачь, мой бедный князь,
На зеркальце», – и им ударит в рожу.

«Ты посмотри внимательно сюда —
Здесь бородавка, значит, ты – бесенок,
Здесь вместо глаза тусклая слюда,
Красавец мой, ты толст, как поросенок».

Я закричу, я встану тяжело,
Я зрелый муж, старуха – только дева,
И мне плевать на ваше ремесло,
И той, что справа, и того, что слева.

– На, дуралей, – партнер ее швырнет
Мешок костей на простыни из ситца,
И я сдаюсь, и здесь невпроворот,
Где каждому подняться – мне разбиться.

Потом грехи, чем совесть тяжела,
Они, глумясь, подробно перескажут,
Всех соберут, с кем жизнь меня свела,
И каждый грех собравшимся покажут.