Леонид Латынин - Праздный дневник

Улыбаясь в бесшумном плаче,
Без затей, поперек гульбы,
Мы идем ненамного иначе,
Чем в серебряный век рабы.

Кто мы – путники или бродяги,
Жертвы чьей воровской игры?
Цифры с прочерком на бумаге,
Недостертые до поры.

О. С.

Во мне проснулась несостоявшаяся жизнь
И стала мешать двигаться, видеть небо и землю.
Она надела теплый шарф на шею
Меня осенью семьдесят первого
И поцеловала сзади
Губами из чистой шерсти.
И тут же, не отходя ни на шаг,
Обманула меня с каждым прохожим,
С птицей, сидевшей на клене,
С собакой, спящей возле липы,
С облаком, пролетавшим мимо.
В ней не было ни стыда, ни страха
За мою несостоявшуюся жизнь.
Ее вполне примиряло со мною
Чувство пропавшей скуки
И еще то, что она б никогда не узнала,
Не будь этой будущей встречи.

Руки счастливы по локоть.
Пальцы влажны и нежны.
Мне легко дышать и окать
Возле дремлющей княжны.

Говорить ей сон вчерашний
И не помнить ни о чем,
И смотреть, как грач над пашней,
Словно пальцы над плечом,

Растопырив крылья плавно,
Кружит, медленно скользя.
Мы с тобой совсем недавно
Можем все, что всем нельзя.

И тепло, оставив недра,
Нас окутало собой.
И желтеет тускло цедра
В тьму веков над головой.

Роману Виктюку

Я только ночь готовился к эпохе,
Не пил, не ел, не требовал огня,
А только шил из междометий вздохи
И из того, что делало меня.

И день пришел – и будничный, и праздный,
Любого дня подобие насквозь, —
И чей-то стон, кривой и безобразный,
В меня воткнул прозрачнейшую ось.

И я вишу на выдохе без вздоха,
Ворча, на ось наматываю дни —
По имени Прекрасная Эпоха,
По отчеству Спаси и Сохрани.

Миров из разных мы приходим в дом,
В котором не накурено и чисто,
Где тусклый свет небесного батиста
И тьмы уют, развешенной кругом.

Как краток дом, и как он не похож
На тьмы домов, оставленных в округе,
Здесь не живут ни засухи, ни вьюги,
И режет хлебы, а не жертву нож.

Здесь тишина помолвлена с судьбой,
Здесь на вопрос не задают ответов,
Не принимают схимы и обетов
И говорят всерьез и не с собой.

Нам без него не выжить и в раю,
Нам без него не отыскать дороги,
Которые ведут, просты и строги,
В другую жизнь, как будто бы в свою.

Нездешний дом, одетый в изразец
Нездешней Синтры, Рима и Калуги,
Где не живут ни засухи, ни вьюги,
Что сложен из сердец, а не колец.

Здесь, как там, погода и дорога,
Ивы лист и жимолости цвет.
Здесь два шага от земли до Бога,
Нет заката и всегда рассвет.

Пыль густа, тепла и незаметна,
Нет следов на смертном рубеже.
За спиною дремлющая Этна,
Жизнь моя, прошедшая уже.

Остывают помыслы и страхи,
Оставляют будни и дела.
Желтый цвет распахнутой рубахи
Оттеняет смуглые тела.

Вся толпа тиха и беззаботна,
Лица стерты сумраком до дна.
Я за ними следую охотно,
Позабыв земные имена.

Что мне помнить суеты оттенки,
Что вздыхать о том, что не вернешь?
Терн колючий тянется вдоль стенки,
На земной до одури похож.

А вокруг ни голоса, ни звука,
Ни сверчка, ни ласточки крыла.
Жить вне жизни – скучная наука —
Что, конечно, кажется, была.

И сквозь все неслышимые дали,
Сквозь потусторонний свет и дым,
Я услышал, как меня позвали
Именем забытым молодым.

И рассудку вопреки и воле,
Вдруг увидев незаметный след,
Я побрел по пройденной дороге
В тот живой потусторонний свет,

Где стрельба, пожары и утраты,
Где без смерти не проходит дня,
Где темнеет посреди Арбата
Дом, где Эвридика ждет меня.

Совершенство не знает границ,
И границы не знают начала,
Лица падают медленно ниц
У неведомого причала,

И в молитве еще никому,
И в поклоне, еще осторожном,
В том пустом и холодном дому,
В этом мире, просторно безбожном,

Что-то шепчут истошно всерьез,
Что-то плачут давно и протяжно,
Что не слушать не можно без слез,
Впрочем, может, и это не важно.

А весомее тайны сия
Тонкий наст и дуга краснотала,
Где размыты не ты или я,
А границы иного начала.

Уходит поезд ленинградский,
Как, в нóчи растворяясь, кэб,
С такою нежностью дурацкой,
Вон из судеб.

Гудя протяжно и печально,
Огней скрывая полусон,
Не высоко, не изначально,
Из жизней вон.

И, растворяясь в полумраке,
Вослед полуночи спеша,
Как две бездомные собаки,
Бежит душа.

По гребню волн, по кромке суши
Их тень скрывается из глаз,
И все прощальней, глуше, глуше
Не помня нас.

Вы больны вереницею лиц,
Их обыденным светом и вздором,
Звуком памяти общей, в котором
Я – одна из таких верениц.

Замерзает узором стекло,
Хрупок наст возле самого света,
Я не ждал, к сожаленью, ответа —
Что исчезло и что истекло.

Мой экзамен еще впереди,
Срок не узнан начала учебы…
Все мы – дети несчастной Ниобы.
С незапаянной розой в груди.

Стеллажи, поезда, города.
В бесконечности голубой
Нас не будет уже никогда,
Даже если мы будем с тобой.

Даже если в предутренний час
Совершеннейший жест невзначай,
Если даже из медленных глаз
Слезы скатятся в розничный чай.

Даже если прольются дожди
На – за прошлое – купленный хлеб.
И, встречая, ты больше не жди
Неизбежности наших судеб.

Светлеет день, и маятник повис,
И листья не шелóхнутся в саду,
Я знаю, что покой – очередной каприз
Привратницы моей в ее аду.

Бубнит метель, и булькает зима,
И в горле хрип, и слезы на глазах,
Мне не сойти, наверное, с ума,
Запутавшись в январских голосах.

Купе. Ночник. Полночные часы.
Программы файл запутан и нелеп.
И где-то в небе тикают весы
Однажды не случившихся судеб.

Не спеши, опоздав в то, что было,
В то, что сплыло легко и светло,
Как же бережно вдруг и уныло,
Словно в омуте ногу свело.