Леонид Латынин - Праздный дневник

И белая рука в ответ еще желанна,
Прощелкал соловей убогое «пора».
И сыплется с небес как белый порох манна,
И движется ко мне заветная гора.

Коты поют в ночи роскошно и протяжно,
И кошки вторят им победно и грешно,
И то, что мир погиб, по существу не важно,
И более того, по сущности, смешно.

То, что я тебе не верю,
Ничего, переживу.
Не нужна обуза зверю
Ни во сне, ни наяву.

Снова храм в душе разрушен,
На пожарище жнивье.
Я, конечно, равнодушен.
Не мое, что не мое.

Белый сад, немного грога.
Белки. Сумрак за окном.
Как мне мало доли Бога
В светлом имени твоем.

Поживу, опять устану.
Помолчу, передохну,
Забинтую туго рану
И в Венецию махну.

Ну а там – сюжет потопа.
Капители и мосты.
Та же вечная Европа,
Гений дряхлой красоты.

Мы были вместе до земли и воли,
До этих дней, текущих в никуда,
В еще не обозначенном глаголе,
Бесформенном, как воздух и вода.

Мы были вместе, догорев до края
И улетев в неведомо ничто,
Где призрак виден сумрачного рая,
Как солнце, сквозь сплошное решето.

И были мы и голодны, и наги,
И были неделимы и родны,
Как буквы на прозрачнейшей бумаге,
Что только Богу по ночам видны.

Миска каши да чашка чаю,
Лодка красная на берегу.
Я скучаю по тебе, я скучаю,
Наскучаться никак не могу.

Вот влетела в окошко птица
И не вылетит вон никак.
Столько лет мне нездешне спится
Среди желтых в клетку бумаг.

Разбежались по весям соседи,
Деревенский мой дом поник.
Мы по паспорту все медведи,
Ну а люди – мельком, на миг.

Я тебя в свою шерсть зарою,
Твои руки, плечи и грудь.
И упрячу в слова, как Трою,
Чтоб открыли когда-нибудь.

Мир без меня не так уж плох,
Не так уж и нелеп.
В нем сущны музыка и Бог,
Огонь, вода и хлеб.

Все так же беден отчий кров,
И светится экран,
И дети в школе дураков
Листают мой роман.

Машины мчат куда-то встречь,
И снег на проводах.
И буднична больная речь
На ветреных губах.

И я непразднично бреду
Куда-то до и от.
И долог день в жилом аду
Мгновенье напролет.

Что-то солнце подземное село,
И оно же еще не взошло.
Как качели качается тело,
Раз – не нáбело, два – набелó.

Чем мне голову время забило,
Что за сор накопился в душе,
Где подземное наше светило
В этом ветхом шестом шалаше.

Я не стал бы молиться о свете,
Если б даже он снова погас.
Мы за прошлое нынче в ответе
И за то, где и не было нас.

Вот свеча догорела покорно.
Воск скатился с теплом пополам.
Как же снова легко и просторно
В этой тьме, что невидима нам.

Шаг за шагом, страх за страхом,
Очень медленно, едва
Становлюсь достойным прахом
По законам естества.

Вот развеян я над Нилом.
Вот сижу себе ужо
В настроении унылом
В черно-бежевом «пежо».

Говорю о смысле смерти,
Что витает надо мной,
И читаю на конверте
Новый адрес неземной,

Где камин и чай с простудой,
Бронза с патиной тускла,
На диване книги грудой
У окраины стола.

И еще – за что, откуда? —
Без подстилки, на полу
Два размеренных верблюда
Дремлют, чавкая в углу.

Что-то света стало мало,
Что-то веры стало боле,
Сердце бедное устало
От чужой, не царской, воли.

Мир готовит повороты,
Несмотря на все детали,
Доведя судьбу до рвоты
От заслуженной медали.

Храм высокий полусферы,
Сто земель в пределе храма.
Наступает жажда веры
У поверженного хама.

Эпоха утрат наступила,
Дельфийский оракул молчит.
И серо-зеленое рыло
Из пазухи храма торчит.

Дорический стиль на исходе,
Колонны расколоты вкось.
И жизнь уступает природе,
Которой ей быть довелось.

В развалинах длящейся драмы
Я больше не жду перемен.
И что христианские храмы
Пред камнем акропольских стен?

Афины

Замело мою память белую,
Да и черную замело.
Что на свете я этом делаю,
С коим нынче меня свело?

Я брожу между синими соснами,
Все ищу свой зеленый рай.
Меж годами подряд високосными,
Там, где мается месяц май.

И кричу никому я, веруя,
Что отыщется где-то след,
Где мы будем самые первые,
Где других просто вовсе нет.

А земля так свежа и вымыта
Этой влагой не судного дня,
Несмотря на причуды климата,
Что не минул, летя, меня.

Мы венчались с тобой на рассвете
Долгожданного званного дня,
С красным прочерком в волчьем билете,
В свете сумерек вместо огня.

Белый агнец от крови дымился,
Черный агнец окрасил алтарь,
И завет предначертанный сбылся,
Когда тексты читал пономарь.

И сгибалось пространство до лиры,
Исчезало пространство тревог,
Где скитались мы, наги и сиры,
По пустыне по имени Бог.

Борису Эйфману

Огонь не пощадил ни Пушкина, ни зверя,
Лишь, смерти пожалев, оставили их жест.
И, вечностью его беспечною проверя,
Вернули невзначай в одно из общих мест.

Две бронзы тяжелы, разбросаны по свету,
Одна, где поздний Рим размерен и горяч,
Другая, где Москва – земли печальней нету,
И слышен высоко ее не медный плач.

Я к ним пришел опять, озябший от дороги,
И руки положил на бронзовую твердь,
Стояли рядом вы, прекрасны и двуноги,
И наблюдали в лоб несбывшуюся смерть.

Земля летела вдаль по медленному кругу,
Сосредоточив взгляд на солнечном луче.
И, если бы он был, я обратился к другу,
Как гаснущий огонь к нетронутой свече.

Ольге Свибловой

Мы – служители мертвого века,
Ненасытные тени земли,
Без единого имярека,
Как без паруса корабли.

Сквозь пространства, дома и даты,
Сквозь туманы бесполых тел,
Как оставленные солдаты
Тем, кто ими давно владел,

Всё бредем без любви и Бога,
Не вперед бредем, не назад,
Чуть левее лежит дорога,
Где живет виртуальный ад.