Леонид Латынин - Праздный дневник

Хозяин мой, довольный и богатый,
С исправленною линией бедра,
Несет меня, ни в чем не виноватый,
Покуда не исчерпана игра —

В добро и зло, разлуки и невстречи,
В туманный день, в непрожитые сны,
В упругий слог замысловатой речи
Потусторонней, но моей страны.

О, как ему я стану благодарен,
Когда баул забросит в облака,
И я очнусь, пространствами ударен,
На целый миг просторней, чем века.

Шершаво мне с тобой и неуютно,
Еще вполне забавно и светло,
Невечно, но, конечно, неминутно
Смотреть невдаль сквозь желтое стекло.

Мы вытекли вчера из преисподней
Ивановского тесного мирка
И вот, рабы и неучи Господни,
Течем туда, куда влечет река, —

В неновый мир со смертью и распадом,
В нестарый свет с надеждой и вином,
Домашним, в клетку, но уютным адом
И черным псом под крашеным окном,

Котом печальным с мордой страстотерпца,
Свечой и фейерверком на ветру
И черногорской музычкою Герца,
Лабающего простенько муру.

Крутя наш танец незамысловатый,
Огней бенгальских кружевом кропя,
Тот наш мирок, до жути некрылатый,
Я не забуду лишь из-за тебя.

Скрипит вагон по ржавому железу,
Грызун внизу созвездие грызет,
Где я-бемоль усердно ты-диезу
В подпеве разевает влажный рот.

Дорога далека и непролазна,
Но каждый столб кончается звездой,
И даль в снегу мутна и безобразна,
Поглощена раздумьем и ездой.

И маячок усталый арлекина,
Фонариком мигающим зажжен,
И два куска зеленых кринолина
Прекраснейшей из жен

Мне светят так, что запотели очи
И жар в груди колеблется едва,
Как прошлым веком в незеленом Сочи,
Когда кружилась кругом голова.

Когда я пел, а ты меня любила,
Когда я звал, а ты меня ждала,
И два крыла простертых Гавриила,
Те два крыла…

Евгению Витковскому

Немертвый снег, немертвая трава,
Ворона на вершине старой ели,
И плавает высоко голова
На вытянутом в бесконечность теле.

Канун луны в кануне Рождества,
«Сочельник» называемый в народе,
Когда не вопреки законам естества
Все умирает медленно в природе.

Когда на круг ударом о стеллаж,
Моя душа упавшего не слышит,
А, в душу взяв роскошный карандаш,
Нездешним сном волнуется и дышит.

Когда во тьму дороги никуда
Я радуюсь минувшему безбожно
И в такт минуте булькает вода
В святом колодце в полночь осторожно.

М. Масейко

Остров мой необитаем
И за жизнь необходим.
Что с того, что мы растаем,
Словно в небе легкий дым.

Остров мой такого роста
И в длину, и в ширину —
Шире узкого погоста,
Выше взгляда на луну.

И еще совсем немного
Преимущества запас —
Где-то вне души и Бога
Светит месяц мимо нас.

Скачет заяц, стонет вьюга,
Пыль дорожная тепла,
И летят вдоль неба с юга
Два разрозненных крыла.

А меж ними, Боже правый, —
То ли я, а то ли мы,
Словно тени над державой,
Выплывающей из тьмы.

Купить диван, к нему построить дом,
Найти предлог и выпасть из окна,
И бедный век, великий эконом,
Покажется неярким, как луна.

Пробив земную жиденькую плоть,
Упасть стремглав в распиленный зенит,
В какой-нибудь египетский ломоть,
Что был во время оно знаменит,

Или в каляный провонявший чум
С шаманом и костром наперебой…
Как много накопилось праздных дум
У нас с тобой.

А день все тоньше, словно волосок,
А жизнь все дале, словно стрекоза,
И бездны зрак просунулся в глазок
И смотрит немигающе в глаза…

Мне хочется проснуться невзначай
В каком-нибудь стонадцатом году
И, попивая земляничный чай,
С тобою поболтать про ерунду.

Но не о том, что войны и долги,
И не о том, что выборы и град,
О том, что ночи тусклы и долги
И Петроград зовется Ленинград.

О том, что ты, живущий невпопад
В республике зачуханной земли,
Со временем ко мне заглянешь в ад,
Куда плывут подолгу корабли.

Потом мы безнадежно помолчим,
Уставясь в запотевшее окно,
О том, что род людской неизлечим
И смертен, как и прежде, все равно…

Кто-то ходит по синему полю,
Кто-то бродит по белому морю,
Кто-то ищет нездешнюю волю,
Я ему незатейливо вторю.

Кто-то ищет надежную пару,
Кто-то строит рублевые стены,
Упирая убогую фару
В непроглядную тьму перемены.

Я им вторю туманнее лада,
Непристойней любовного стона,
Из пустого осеннего сада
Или далее – из небосклона.

Ничему на прощанье не веря,
Ни на что не надеясь по сути,
Я им вторю, глухая тетеря,
Словно холоду – капелька ртути.

Эта нежность похожа на ветку,
Наклоненную сонно к воде,
На корову в зеленую клетку,
Не живущую нынче нигде,

На росу в нержавеющей раме,
В незатейливой плошке цветок,
Что однажды в двуцветной панаме
Позвонил в мой короткий звонок.

Где вы, пестрые годы разлуки,
Где нелепая речь ни о чем? —
Только сон, да случайные руки,
Да последний приют за плечом,

Да еще, безнадежнее плена,
Темной пряди в седой голове, —
Голый остров, Святая Елена,
Император ничком на траве.

Так бездарно прожит век,
Прожит мною и тобою,
Словно в мае бедный снег,
Залетевший с перепою,

Где законы бытия,
Управляемы корытом,
Не открыли ты и я
В этом мире неоткрытом.

Мало нажито детей,
Много прошено у Бога.
Копошится без затей
Безобратная дорога.

Но осталось ведь «ничто»,
«Никуда», «еще» и, кстати, —
Темно-синее пальто
На линованной кровати.

Но осталось молоко,
Не пролитое в итоге.
Так далёко-далеко
Не ступали даже ноги.

И осталась эта тьма,
Различимая до рези,
Словно призраки ума
В белых пятнах на железе.

Фонарь разбит, аптека опустела,
Над улицей туман и та луна,
Что по ночам вывешивает тело,
Иным законам верности верна.