Леонид Латынин - Праздный дневник

Как бедный лист боготворит полет,
Единственный за вечность бедной жизни,
Который вспомнит на безликой тризне,
Когда его природа отпоет.

А где тот миг, в который мы летим
Вот так свободно и крылато? —
Быть может, тот, под дулом автомата,
Что в жизнь уже не обратим.

Быть может, тот, когда, наоборот,
Внутри тебя движенье оборвется,
Иссякнет влага личного колодца
В какой-нибудь нерукотворный год.

А может быть, не минут в должный срок —
Прыжок, полет и ветер под тобою,
Над всей вселенной сине-голубою
Звездой небесной вдаль наискосок.

Звенела музыка, листва себе летела,
И было холодно и ветрено вполне.
На звук зимы не отзывалось тело,
А просто улыбалось с ветки мне.

Меж нами были рамы, и решетка,
И лай собак в избушке лубяной,
Деревни – Оклахома и Находка,
И даже айсберг в шапке ледяной.

Меж нами были прожитые годы,
Любовь в шкафу с начала до конца,
И диалог на студии свободы,
И тень кольца на линии лица.

Еще меж нами солнце не всходило
И шли дожди в начале октября,
Чертило путь вдали паникадило,
Над суетой и праздностью паря.

И все казалось так невыносимо
От счастья, заполнявшего простор,
Что я прошел неосторожно мимо
Судьбы самой, нацеленной в упор.

Не хочу быть золой и прахом
Под копытами и стопой
И болеть неизбежным страхом
Расставания нас с тобой.

Не хочу быть травой и глиной,
Возрожденной в ином витке,
И уродливой половиной,
Только с вечностью накоротке,

А хочу быть упругой массой,
Заключенной в панцирь забот,
И лететь неудобной трассой
Или воздухом, наоборот.

Я хочу не дрожащей тварью
Сожалеть о невстреченном дне
И писать густой киноварью
Просьбу холода об огне.

И еще две пустых заботы —
Сохранить сквозь продленный век
Эту нежность до самой рвоты
И любимую имярек.

Вы поверьте, тема смерти
Не печальнее других.
Вот письмо в пустом конверте,
Поздний ужин без двоих.

Вот свеча горит напрасно,
В доме мыши и сверчки,
Что, курлыча громогласно,
Лезут в жирные бачки.

На окошках липнут мухи,
В доме дряхлом ни души,
Кривоногие старухи
Прячут медные гроши

И поют чуть слышным хором
Про весенние деньки,
Про страну за косогором,
Где гуляют мужики,

Где жужжат железно косы,
На межах торчат рожны.
И ответы на вопросы
Даже умным не нужны.

На ржавом поле ржавые ветра,
И рожь железом отливает вдаль,
И коростель выводит до утра
Один мотив по прозвищу печаль.

И что мне до разрушенных могил
В глуши афинской, выжженной дотла,
До тех имен, кого боготворил,
Молясь тайком вдали из-за угла.

Трусит осел, под тяжестью присев,
Погонщик пьян и вовсе не жесток,
Его сожрет за поворотом лев
Или убьет столетний водосток.

Какая пыль, какая тишина,
На сто веков не видно ни души,
Сюда не забредет уже война —
Не снизойдет до подлинной глуши.

Я пью стакан дешевого вина,
Платком невзрачным вытираю лоб…
А тишина печальна и дивна,
Тесна и неподвижна, аки гроб.

Куда ушли волнение, и страх,
И все надежды на веселый лет —
Наверное, сгорели на кострах
Или попали в худший переплет.

И посему пристало истолочь
Пригоршни дней фарфоровым пестом
В небес конечную земную ночь
Под Крымским или Каменным мостом.

Где тот железный крашеный гараж,
И старый пень у сломанной ветлы,
И наших слов невнятный ералаш,
Достойный безразличия метлы.

И старый дрозд некстати на скамье,
Подняв крыло, мне говорит умно,
Что все бессмертье – в детях и семье,
А остальное – бедное оно.

Но я не дрозд, не стар и не крылат,
И свой резон имею с давних пор:
Еще к семье прибавить надо – ад
И в букву ростом мелкий кругозор.

Уходит дом, как пристань, как причал,
За поворот печалей и времен,
Протяжно ворон вечер прокричал,
Но не пришел после заката он.

Потом под утро прокричал петух,
Но утро не настало за окном,
И бывший день нисколько не потух,
Забредший невзначай в ушедший дом.

Все длились в доме долгие часы,
Переполняя стены и углы,
И лаяли невыразимо псы
Из растворенной вне пространства мглы.

И музыка томительно текла,
Исчезнувшая в новой немоте,
И тусклый свет струился из стекла,
Где щи варились сонно на плите.

Стоял диван, к консоли прислонясь,
И Рунге нависал над головой.
И это все напоминало связь
Между судьбой и памятью живой.

Все длился день, затерянный в веках,
А время шло размеренно туда,
Где слушал музыку, кусая губы, прах,
Когда текла летейская вода.

Я почему-то верую в ничто,
Ищу свою дорогу в никуда
И длинное тяжелое пальто
Не надеваю больше в холода.

Кусок свечи на мелочи топлю,
Старинный крест начищенным ношу,
Я пеплу доверяю и углю,
Скорее чем огню и шалашу.

Мне ближе прах, летящий надо мной
Или осевший в листьях золотых,
Преображенный в дерн и перегной,
Чем голоса и помыслы живых.

Еще я различаю невзначай
В минувших днях, коротких, как века, —
Не скошенный косою иван-чай
И птицу за мгновенье до силка.

Карусели миг не вечен,
Что с того, что недвижим,
Век любой не человечен,
От которого бежим

В перевод, леса и оды,
В ненадежду и покой,
В храмы призрачной свободы —
От судьбы над головой,

От толпы в наряде красном.
Нетолпы без парика,
С вожделением прекрасным,
Напряжением быка.

И живя свои полмига,
Надрываемся, бежа,
Как надрезанная книга
От движения ножа.

Опустела печаль на три меры,
Отступило прошедшее вниз,
Мне немного бы воли и веры
Ненароком грядущего из.

Где заводик свечной в мезонине,
И бумаги вощеной стопа,
И вода в не разбитом кувшине
Об обломок гранитный столпа.

Где-нибудь возле Питера-града
Или в потной афинской глуши,
Коим сердце до одури радо
При участии части души.