Леонид Латынин - Праздный дневник

Теченьем очарован и пленен,
Присвоен наобум и до конца.
Я – пленник неслучившихся времен
И сын воды без воли и лица.

Я – ветра внук и пасынок земли,
И все, чем был, исполнил, как умел.
И ты не мне, а голосу внемли,
Свободному от вымысла и дел.

Я здесь еще, поскольку я любим,
А долг любой невыразимо мал.
Бессмертен тот, кто нежен и раним.
И смертен тот, кто это понимал.

Вот шелест крыл синицы над окном
Раздался на минуту и исчез.
Я боль разбавлю медленным вином
Без суеты и сожаленья без…

Перевернута страница
Состоявшейся любви.
И уже святая птица
Растворяется в крови.

Вот она уже пропала,
Вот уже глаза полны
Не отваги и металла,
А свечения луны.

Вот и ветер, что кружился
Где-то тихо, вдалеке,
В дух и вымысел вложился
И полощется в реке.

Вот во тьму уходят крыши,
Вот звезда течет, бела.
И душа куда-то выше
Красной влагой истекла.

Этот ветер не нов и живуч,
Эта встреча еще не конечна.
Быстротечная магия туч,
Как метафора, – бесчеловечна.

Эти призраки вечного сна,
Эти всполохи вышнего света
Неизбежны, как страх и вина
И как поиски втуне ответа.

Припорошена снегом лыжня,
Ветви долу опущены круто,
Что ты мучаешь, время, меня
Своим именем – век и минута?

Что твердишь про печальный исход,
Что ты застишь мерцание смуты?
Я спускаюсь в пустой пароход,
В царство узкой двухместной каюты.

И обратно, в начало дорог,
Отправляюсь на долгие годы.
Там, где отчий высокий порог
И иллюзия прежней свободы.

Рассвет далек, и мы еще в полете,
И крепкий чай дрожит на самом дне.
Вы в каждом жесте жадно узнаете
Саму себя, живущую во мне.

И теплый кафель обжигает кожу,
И слабый свет сочится горячо.
Я, как и вы, себя делю и множу,
Щеке подставив правое плечо.

А выше – ночь раскинулась устало,
А выше – крик, исчезнувший в ночи.
В тяжелый ковш пролиты два металла,
И в желтый воск – две бывшие свечи.

Любимых – нет, есть воля и неволя
Летящих вдруг, нечаянно, стремглав,
Да та в единство собранная доля —
Как книга, состоявшая из глав.

Лежит лыжня, как женщина во сне,
Под белым одеялом снегопада,
Невольно вдруг напоминая мне
Январский день в окрестностях Царьграда.

И наш поход из быта в никуда,
И наш полет из случая в начало,
Где черные качались провода
И все вокруг кружилось и молчало.

И этот свет торжественный во лбу.
И эта ночь, тянувшаяся годы,
Перетекая медленно в судьбу,
С утратою покоя и свободы,

В которой я тобою был пленен,
Изъят из обращения и страха,
Из неуместных временных времен,
Из сна и яви, наконец, из праха.

Пять минут – и дверь закрыта,
Занавешено окно.
И летит вверху корыто.
Замечательно оно.

На ходу я глажу брюки,
На лету стираю шарф,
Повсеместно слыша звуки
Самой медленной из арф.

И не слышу как по крыше
Дождь стучит себе давно,
Слышу то, что много выше,
То, что с небом заодно.

То, что в нас уже едино,
То, что в нас еще живет,
Этой жизни середина.
До твоей с моею от.

И стекают клочья пены
Вдоль корыта, через край.
Без тревог и перемены
Длится тайно этот рай.

Явь опять осталась бытом
На границе бытия.
В этом мире неумытом
Я как ты и ты – как я.

Кто мы, бедные потомки,
След рассеянных племен,
Незлобивы и негромки,
С именами без имен.

Вот сидим, лучину колем,
Непривычные к речам,
Да летаем чистым полем
Одиноко по ночам.

Топчем росы, стелим травы.
В яви вместе и во сне.
В каждом жесте мы неправы.
Впрочем, счастливы вполне.

Жизнь распалась на минуты,
На короткие века,
На бессрочные маршруты
По следам черновика.

Снова лошади в тумане,
Снова всадники во тьме.
Если б было знать заране,
Что начудится в уме.

Что намчится мыслью скорой,
Что навеется взначай
Той надеждою, которой
Полон твой зеленый чай.

Я наказан был за это,
Но, быть может, и за то.
Впрочем, призрака ответа
Нет в чулане и пальто.

Кукла старая пылится.
Книги свалены в углу.
И опять в тумане лица,
Что пригрезились полу.

Ранили, минули, сгинули.
Не небесследно прошли.
Ливни целебные хлынули
И растворились вдали.

Что мы, усталые странники,
Смотрим им вслед, не спеша,
Дольнего мира избранники,
В ком не погасла душа.

Медленно, бережно, веруя,
Тихо бредем среди тьмы.
В здешней юдоли не первые
И не последние мы.

В каждой женщине спрятана дева
С запечатанной тайной на дне.
Поднимите подол, королева,
И ступайте навстречу ко мне.

В тонких струйках пахучего дыма
Мягко светится кожа твоя.
Ты сегодня родна и любима
В незнакомом краю бытия.

В нашем храме колеблемы свечи,
Воздух бешеный плавен и гол.
И звучат допотопные речи,
Перепутав и время, и пол.

Каждый раз, уходя, попадаю
В незнакомую зону судьбы.
Приближаясь к заветному краю,
Где просторы и вера в кабы —

Кабы был я инее, чем люди,
Кабы ты пожалела меня,
К голове на серебряном блюде
Ты прибавила тело огня.

И, летая по белому свету,
Поперек или вдоль наугад,
Я причалил бы к прошлому лету
У литых с позолотой оград.

И набрав незеленого древа,
И устроив с удобством ночлег,
Я согрел бы вас так, королева,
Чтобы сердце исторгло побег.

Пустота, одиночество, ночь.
Полчаса до усталого сна.
Я бы выпить с тобою непрочь
У отмытого утром окна.

Я налью полбокала вина,
Мягким яблоком вкус заглушу.
Почему я сегодня, луна,
Никого ни о чем не прошу?

За окном голубеет фонарь.
Поздний снег ноздреват и жесток.
Бормочу, как седой пономарь,
Из Катулла печальный стишок.

Может, с жизнью исчерпан контракт?
Может, вечность уже за плечом?
И качается маятник в такт.
Ни о чем, ни о чем, ни о чем.