Джордж Байрон - Стихотворения (1816-1824)

В своем чудесном мраморе светла,
Она превыше грешных сил земли –
Того природа сделать не могла,
Что Красота с Кановою смогли!

Ее постичь уму не суждено,
Искусство барда перед ней мертво!
Бессмертие приданым ей дано –
Она – Елена сердца твоего!

Как за морем кровью свободу свою
Ребята купили дешевой ценой,
Так будем и мы: или сгинем в бою,
Иль к вольному все перейдем мы житью,
А всех королей, кроме Лудда, – долой!

Когда ж свою ткань мы соткем и в руках
Мечи на челнок променяем мы вновь,
Мы саван набросим на мертвый наш страх,
На деспота труп, распростертый во прах,
И саван окрасит сраженного кровь.

Пусть кровь та, как сердце злодея, черна,
Затем что из грязных текла она жил, –
Она, как роса, нам нужна:
Ведь древо свободы вспоит нам она,
Которое Лудд насадил!

Не бродить нам вечер целый
Под луной вдвоем,
Хоть любовь не оскудела
И в полях светло, как днем.

Переживет ножны клинок,
Душа живая – грудь.
Самой любви приходит срок
От счастья отдохнуть.

Пусть для радости и боли
Ночь дана тебе и мне –
Не бродить нам больше в поле
В полночь при луне!

Вот и лодка у причала,
Скоро в море кораблю.
Скоро в море, но сначала
Я за Тома Мура пью.

Вздох я шлю друзьям сердечным
И усмешку – злым врагам.
Не согнусь под ветром встречным
И в бою нигде не сдам.

Пусть волна ревет в пучине,
Я легко над ней пройду.
Заблужусь ли я в пустыне,
Я родник в песках найду.

Будь хоть капля в нем живая –
Только капля бытия, –
Эту каплю, умирая,
Выпью, друг мой, за тебя.

Я наполню горсть водою,
Как сейчас бокал – вином,
И да будет мир с тобою, –
За твое здоровье, Том!

Пусть прелесть матери с умом отца
В нем навсегда соединится,
Чтоб жил он в добром здравьи до конца
С завидным аппетитом Риццо.

Рифм написал я семь томов
Для Джона Меррея столбцов.
Немного было переводов
Для галльских и других народов;
Для немцев два, – но их язык
Мне чужд: к нему я не привык.
Страсть воспевал я вдохновенно,
(Что нынче петь несовременно),
Кровосмешение, разврат
И прочих развлечений ряд,
На сценах услаждавших взгляды
И персов, и сынов Эллады.
Да, романтичен был мой стих,
И пылок, по словам других.
Чистосердечно иль притворно,

Но многие твердят упорно,
Что в подражаньях древним, – им
Стиль классиков невыносим.
Но я к нему давно привычен, –
И, – как-никак, – теперь классичен,
Но промах я уразумел
И, чтоб исправиться, запел
О деле более достойном –
Подобном славным, древним войнам.
Слагал я песни, как Нерон, –
И Риццо пел, – как Рим пел он.
Я пел и что ж?… Скажу без лести
Великой вдруг добился чести:
Четыре первые стиха
(Хотя они не без греха)
Наметили для переводов
Четырнадцать чужих народов!
Так меркнет блеск семи томов
Пред славой четырех стихов.
Я эту славу посвящаю
Ринальдо повести моей.

В ней "аппетит" я воспеваю
А переводчик – (о, злодей!)
С развязностью донельзя милой
Его вдруг заменяет "силой".
О Муза, близок твой полет,
Так дай же, Риццо, мне доход!

Стрэхен, Линто былых времен,
Владыка рифм и муз патрон,
Ты бардов шлешь на Геликон,
О, друг Меррей!

В безмолвном страхе пред судьбой
Стихи проходят пред тобой…
Ты сбыт находишь им порой,
О, друг Меррей!

"Quarterly" книжечка давно
Стола украсила сукно,
А "Обозренье"? Где ж оно,
О, друг Меррей?

На полках книг чудесных ряд:
С "Искусством стряпать" там стоят
Мои стихи… Что ж, очень рад,
О, друг Меррей!

Заметки, очерки есть там,
Морской листок и всякий хлам,
Что только ближе к барышам,
О, друг Меррей!

Хоть жаль бумагу мне марать,
Но как, – раз стал перечислять,
О "Долготе" мне умолчать,
О, друг Меррей!

Река! Твой путь – к далекой стороне,
Туда, где за старинными стенами
Любимая живет – и обо мне
Ей тихо шепчет память временами.

О, если бы широкий твой поток
Стал зеркалом души моей, в котором
Несметный сонм печалей и тревог
Любимая читала грустным взором!

Но нет, к чему напрасные мечты?
Река, своим течением бурливым
Не мой ли нрав отображаешь ты?
Ты родственна моим страстям, порывам.

Я знаю: время чуть смирило их,
Но не навек – и за коротким спадом
Последует разлив страстей моих
И твой разлив – их не сдержать преградам.

Тогда опять, на отмели пустой
Нагромоздив обломки, по равнине
Ты к морю устремишься, я же – к той,
Кого любить не смею я отныне.

В вечерний час, прохладой ветерка
Дыша, она гуляет по приречью;
Ты плещешься у ног ее, река,
Чаруя слух своей негромкой речью.

Глаза ее любуются тобой!
Как я любуюсь, горестно безмолвный…
Невольно я роняю вздох скупой –
И тут же вдаль его уносят волны.

Стремительный их бег неудержим,
И нескончаема их вереница.
Моей любимой взгляд скользнет по ним,
Но вспять им никогда не возвратиться.

Не возвратиться им, твоим волнам.
Вернется ль та, кого зову я с грустью?
Близ этих вод – блуждать обоим нам:
Здесь, у истоков, – мне; ей – возле устья.

Наш разобщитель – не простор земной,
Не твой поток, глубокий, многоводный;
Сам Рок ее разъединил со мной.
Мы, словно наши родины, несходны.

Дочь пламенного юга полюбил
Сын севера, рожденный за горами.
В его крови – горячий южный пыл,
Не выстуженный зимними ветрами.

Горячий южный пыл – в моей крови.
И вот, не исцелясь от прежней боли,
Я снова раб, послушный раб любви,
И снова стражду – у тебя в неволе.

Нет места мне на жизненных пирах,
Пускай, пока не стар, смежу я веки.
Из праха вышел – возвращусь во прах,
И сердце обретет покой навеки.