Джордж Байрон - Стихотворения (1816-1824)

Жизнь наша двойственна; есть область Сна,
Грань между тем, что ложно называют
Смертью и жизнью; есть у Сна свой мир,
Обширный мир действительности странной.
И сны в своем развитье дышат жизнью,
Приносят слезы, муки и блаженство.
Они отягощают мысли наши,
Снимают тягости дневных забот,
Они в существованье наше входят,
Как жизни нашей часть и нас самих.
Они как будто вечности герольды;
Как духи прошлого, вдруг возникают,
О будущем вещают, как сивиллы.
В их власти мучить нас и услаждать,
Такими делать нас, как им угодно,
Нас потрясать виденьем мимолетным
Теней исчезнувших – они такие ж?
Иль прошлое не тень? Так что же сны?
Создания ума? Ведь ум творит
И может даже заселить планеты
Созданьями, светлее всех живущих,
И дать им образ долговечней плоти.
Виденье помню я, о нем я грезил
Во сне, быть может, – ведь безмерна мысль,
Ведь мысль дремотная вмещает годы,
Жизнь долгую сгущает в час один.

Я видел – двое юных и цветущих
Стояли рядом на холме зеленом,
Округлом и отлогом, словно мыс
Гряды гористой, но его подножье
Не омывало море, а пред ним
Пейзаж красивый расстилался, волны
Лесов, полей и кое-где дома
Средь зелени, и с крыш их черепичных
Клубился сизый дым. Был этот холм
Среди других увенчан диадемой
Деревьев, вставших в круг, – не по игре
Природы, а по воле человека.
Их было двое, девушка смотрела
На вид, такой же, как она, прелестный,
А юноша смотрел лишь на нее.
И оба были юны, но моложе
Был юноша; она была прекрасна
И, словно восходящая луна,
К расцвету женственности приближалась.
Был юноша моложе, но душой
Взрослее лет своих, и в целом мире
Одно лицо любимое ему
Сияло в этот миг, и он смотрел
С боязнью, что оно навек исчезнет.
Он только ею и дышал и жил,
Он голосу ее внимал, волнуясь
От слов ее; глядел ее глазами,
Смотрел туда, куда она смотрела,
Все расцветив, и он всем существом
Сливался с ней; она, как океан,
Брала поток его бурливых мыслей,
Все завершая, а от слов ее,
От легкого ее прикосновенья
Бледнел он и краснел – и сердце вдруг
Мучительно и сладко так сжималось.
Но чувств его она не разделяла
И не о нем вздыхала, для нее
Он только брата заменял – не больше.
Ей, не имевшей брата, братом стать
Он смог по праву дружбы детской.
Последним отпрыском она была
Из рода древнего. Названье брата
Он принял нехотя, – но почему?
Он смутно понял то, когда другого
Она вдруг полюбила, и сейчас
Она любила, и с холма смотрела –
Быть может, на коне послушном мчась,
Спешит возлюбленный к ней на свиданье.

Внезапно изменилось сновиденье.
Увидел я усадьбу и коня
Оседланного пред старинным домом.
В часовне старой, бледен и один,
Тот самый юноша шагал в волненье.
Потом присел к столу, схватил перо
И написал письмо, но я не мог
Прочесть слова. Он голову руками,
Поникнув, обхватил и весь затрясся,
Как от рыданий, и потом, вскочив,
Написанное разорвал в клочки,
Но слез я на глазах его не видел.
Себя принудил он и принял вид
Спокойствия, и тут вновь появилась
Пред ним владычица его любви.
Она спокойно улыбалась, зная,
Что им любима, – ведь любви не скроешь,
И что душа его омрачена
Ее же тенью, и что он несчастен.
Она и это знала, но не все.
Он вежливо и холодно коснулся
Ее руки, и по его лицу
Скользнула тень невыразимых мыслей, –
Мелькнула и пропала в тот же миг.
Он руку выпустил ее и молча
Покинул зал, не попрощавшись с ней.
Они расстались, улыбаясь оба.
И медленно он вышел из ворот,
И вспрыгнул на коня, и ускакал,
И больше в старый дом не возвращался.

Внезапно изменилось сновиденье.
Стал взрослым юноша и средь пустынь
На юге пламенном нашел приют.
Он впитывал душой свет яркий солнца,
Вокруг все было странно, и он сам
Другим стал, не таким, как был когда-то.
Скитался он по странам и морям,
И множество видений, словно волны,
Вдруг на меня нахлынули, но он
Был частью их; и вот он, отдыхая
От духоты полуденной, лежал
Средь рухнувших колонн, в тени развалин,
Надолго переживших имена
Строителей; паслись вблизи верблюды,
И лошади стояли у фонтана
На привязи, а смуглый проводник
Сидел на страже в пышном одеянье,
В то время как другие мирно спали.
Сиял над ними голубой шатер
Так ясно, и безоблачно, и чисто,
Что только бог один был виден в небе.

Внезапно изменилось сновиденье.
Любимая повенчана с другим,
Но муж любить ее, как он, не может.
Далеко от него в родимом доме
Она жила, окружена детьми.
Потомством красоты, – но что случилось?
Вдруг по лицу ее мелькнула грусть,
Как будто тень печали затаенной,
И, словно от невыплаканных слез,
Поникшие ресницы задрожали.
Что значит грусть ее? Она любима,
Здесь нет того, кто так ее любил.
Надеждой, плохо скрытым огорченьем
Не может он смутить ее покой.
Что значит грусть ее? Ведь не любила
Она его, и он об этом знал,
И он, как призрак прошлого, не мог
Витать над ней и омрачать ей мысли.

Внезапно изменилось сновиденье.
Вернулся странник и пред алтарем
Стоял с невестой, доброй и прекрасной,
Но Звездным Светом юности его
Лицо прекрасное другое было.
Вдруг выразилось на его челе
Пред алтарем то самое смятенье,
Что в одиночестве часовни старой
Его так взволновало, и сейчас,
Как и тогда, вдруг по его лицу
Скользнула тень невыразимых мыслей,
Мелькнула – и пропала в тот же миг.
И он спокойно клятву произнес,
Как подобало, но ее не слышал.
Все закружилось, он не замечал
Того, что совершалось, что свершится,
Но старый дом, старинный зал знакомый,
И комнаты, и место, и тот день,
И час, и солнце яркое, и тени –
Все, что ее когда-то окружало,
Ее – его судьбу, – назад вернулось
И встало между ним и алтарем.
Как в час такой могли они явиться?

Внезапно изменилось сновиденье.
Владычицу его любви постигла
Болезнь душевная, и светлый ум
Куда-то отлетел, ее покинув.
В ее глазах погаснул блеск, а взор
Казался неземным, и королевой
Она в своем волшебном царстве стала.
Витали мысли у нее бессвязно.
Мир образов, незримых для других,
Стал для нее знакомым и обычным.
Считают то безумием, но мудрый
Еще безумнее, ведь страшный дар –
Блеск меланхолии, унылой грусти.
Не есть ли это правды телескоп?
Он приближает фантастичность далей,
Показывает обнаженной жизнь
И делает действительность реальной.

Внезапно изменилось сновиденье.
Был странник, как и прежде, одинок,
Все окружающие отдалились
Иль сделались врагами, и он сам
Стал воплощенным разочарованьем,
Враждой и ненавистью окружен,
Теперь все стало для него мученьем,
И он, как некогда понтийский царь,
Питался ядами, и, не вредя,
Они ему служили вместо пищи.
И жил он тем, что убивало многих,
Со снежными горами он дружил,
Со звездами и со всемирным духом
Беседы вел! Старался он постичь,
Учась, вникая, магию их тайны,
Была ему открыта книга ночи,
И голоса из бездны открывали
Завет чудесных тайн. Да будет так.