Виктор Широков - Иглы мглы

Я сейчас смотрю на горы. Я сижу спиною к морю. у меня такое горе, горше не бывало горя. Как судьба меня надула! Обманула, как мальчишку. Снова подарила дулю, в губы сунула пустышку. Люди добрые, посмейтесь! Дурачок сидит на троне. У него все тот же фетиш, то же сердце на ладони!

В час раздумья, счастья или горя
хорошо, наверно, вспоминать
волосы распущенные моря,
светлую, в веселых кольцах прядь.
Как она к руке волнисто льнула!
Помогала как она в тоске!
Резким ветром с берега подуло,
и открылась жилка на виске.
Надо было бы шагнуть поближе,
волосы рукою расчесать…
Только волны низкий берег лижут,
кто-то новый гладит эту прядь.

46 мне исполнилось лет.
Я у моря встречаю рассвет.
Я проснулся один в Коктебеле,
для печали мне повода нет.
Море в гальку прибрежную бьет.
Море людям уснуть не дает.
Я в него завернусь с головою,
до чего молодой идиот!

Я думаю о прожитых годах,
которые сгорели в черный дым,
о том, что не любил во весь размах
и оттого не умер молодым.
Я думаю, что в страхе и золе
сегодня вновь копаться одному,
что снова на растерзанной земле
порядок надо ладить самому.
Корчуется не памятник — уклад.
Качается не маятник — судьба.
И с веком попадая невпопад,
конечно, нужно начинать с себя.

Время-время, дивный чародей тупо правит в нашем околотке. Нет давно ни табака, ни водки. Все длиннее цепь очередей. Я всмотрюсь в безликие черты. Боже-Боже, здесь одни старухи. К рыночным увещеваниям глухи у последней сгрудились черты. Чуть ли не у каждой был старик, а сейчас — зола нажгла мозоли. Воздуха б глоток, щепотку б соли… Им же дорог нынче каждый миг. Но еще страшнее скачка цен, изобилье при пустом кармане. Неужели вновь себя обманет общество, сменив мечтаний цель? Русь несется тройкой сквозь века, чрез кострища бунтов и ухабы… Но стоят — как каменные — бабы, сжав локтями сбитые бока. Дай им, Боже, милости! Яви чудо! Накорми одною крошкой! Сумки им наполни и лукошки. Хватит новых храмов на крови.

Жизнь продолжается… И синяки сошли, и, кажется, давно прошли ушибы, да только свежевскопанной земли еще не проросли травою глыбы. Май солнцем ослепил, поцеловал взасос, краснеет след шального поцелуя. Бессмысленный… О, как бессмертен кросс — ни к городу (подумал), ни к селу я. Аллея окудрявленных дерев ведет в тупик. Купи себе отраву… Устал я от различных приверед, шпыняющих (им кажется по праву) меня… Как славно было б, изменя все документы и, конечно, внешность, исчезнуть, раствориться… (Как броня останется непрожитая нежность.) Вновь в Мексике, в Бразилии, в Крыму среди агав, кокосов и магнолий укромно нежась в сладостном дыму, вдруг вздрогнуть от непозабытой боли, от доли прикандаленно рыдать над родиной, над песенной Россией, ведь никому сегодня не понять, что я родился истинным мессией, что эту участь уготовил рок, а может, Бог, а может… Не поверят родные, сослуживцы… Что ж, итог совсем уж близок, как заветный берег. И в смене дней, в чередованье лет, в заводе бесконечном механизма есть нераскрытый до сих пор секрет вселенского шального организма. К чему писать, наверно, в сотый раз, живописуя мелкие детали (картавости стыдясь), про свой каркас или про то, что все ж не укатали… Сев как-то на за етного конька, готов я наслаждаться крутизною всех встречных горок… Мысли нить тонка, завяжем лучше узелок весною. Дочь вышла замуж. Год тому назад. Кот похудел и стричь пора собаку. А я все так же плющу мощный зад, черкаю, сидя за столом, бумагу. Бумага вздорожала в 10 раз. Пишу черновиков на обороте. Язык наоборотный в самый раз бы применить или в подобном роде здесь выкинуть коленце, но стезя удерживает… Фортели оставим. Не конькобежец. Жить нельзя скользя. И запятую тоже не поставим. Собой владея, подойду к окну. Очки надену. Жаль, что нет бинокля. О, я еще успею, загляну не в Канта, так в какого-нибудь Бокля. "Балладе пыльной" я сплету вослед "Венок военно-полевых сонетов" и вдруг пойму, что истинный секрет в том, что на свете вовсе нет секретов.

Санчо в пончо едет по ранчо, напевая песенки звучно. Вот и небо над ним прозрачно, травы в рост ударились тучно. Как прекрасно живут ковбои! Хорошо-то как антиподам! А у нас во всем перебои. Видно, так суждено уродам. Я поехал бы в Аргентину серебро искать с перепою, но, чтобы не портить картину, все ж закончу той же строфою: Санчо в пончо едет по ранчо, напевая песенки звучно. Вот и небо над ним прозрачно, травы в рост ударились тучно.

Это будет минут через 5
я свою шальную строфу
по следам шелковистым Ду Фу
отпущу погулять.
Хорошо на вечерней заре
плыть по озеру в полной тиши
и смотреть, как в живом серебре
отражаются камыши.
Позже выйдет на небо луна
и поникнет без солнца трава;
распадается наша страна,
но природа — жива.
И текут наши воды, и вновь
птицы бодро кричат поутру…
Я росу, словно слезы, утру,
вновь со мною — любовь.
И со мною — семья. Ду Фу
так мечтал у Оленьих ворот
поселиться с семьей… В Уфу
рвется так хоть один обормот?!
Рвется в Пермь, в Екатеринбург,
в Петербург? Все спешат в Нью-Йорк.
Вся Россия — огромный торг
и банкир нужней чем хирург.
Как распластано тело страны!
Мне сквозь сон говорит жена:
"Только пусть не будет войны…"
А кругом полыхает война.
Сербы снова бьют мусульман.
Осетин теснят ингуши.
Льется кровь грузин и армян.
А меня влечет в камыши.
Я хочу забыться. На ключ
память я хочу запереть.
И оставшейся жизни треть
уберечь от свинцовых туч.
Я нефритовый перстень кручу.
Отойду от служебных дел.
Верить солнечному лучу
мой удел.
Пусть отступит глухая ночь,
пусть в стакане вино на дне,
пусть мой бисер нанижет дочь
на своем полотне.
Я — лентяй и бездельник. Да.
Сознаю свой немалый грех.
Но светила и мне звезда,
и имел я порой успех.
Овощами снабжал семью.
Книги умные приносил…
Жаль, что недоставало сил
круто жизнь изменить свою.
Не был я приглашен в дворец.
Невостребован мой доклад.
Наконец,
я мечтами лишь и богат.
Так устроен — кого винить…
Против истины не моги
возражать. Но свои долги
я привык исправно платить.
И сегодня мой скромный дом
полон бронзы и серебра.
Все я нажил своим трудом
и не надо другого добра.
Хватит ныть, кляня и виня
свой удел. Одно по нутру:
книги переживут меня,
в книгах я вовек не умру.
Час, наверно, уже прошел.
18 сгрудилось строф.
От обилия катастроф
бисер сыпался, рвался шелк.
Под напором апрельских ветров
стаял снег, асфальт обнажив.
Я — жив.
Прочен кров.
До свиданья, Ду Фу. Мольба
или боль:
завтра пусть отправит судьба
по следам Ли Бо.
И собака моя, и кот
побегут за мной.
А быть может, наоборот,
жизнь подбросит сюжет иной.