Роберт Фрост - Неизбранная дорога

Весь городок недобро ухмылялся:
"Пусть знает, что напал не на таковских!
Мы завтра на тебя найдем управу!"
Назавтра же мы стали размышлять,
Что ежели за всякую вину
Мы вдруг начнем друг с другом расправляться,
То не оставим ни души в округе.
Живя с людьми, умей прощать грехи.
Наш вор, тот, кто всегда у нас крадет,
Свободно ходит вместе с нами в церковь.
А что исчезнет - мы идем к нему,
И он нам тотчас возвращает все,
Что не успел проесть, сносить, продать.
И Брэда из-за телескопа нам
Не стоит допекать. Он не малыш,
Чтоб получать игрушки к рождеству -
Так вот он раздобыл себе игрушку,
В младенца столь нелепо обратись.
И как же он престранно напроказил!
Конечно, кое-кто жалел о доме,
Добротном старом деревянном доме.
Но сам-то дом не ощущает боли,
А коли ощущает - так пускай:
Он будет жертвой, старомодной жертвой,
Что взял огонь, а не аукцион!

Вот так единым махом (чиркнув спичкой)
Избавившись от дома и от фермы,
Брэд поступил на станцию кассиром,
Где если он не продавал билеты,
То пекся не о злаках, но о звездах
И зажигал ночами на путях
Зеленые и красные светила.

Еще бы - он же заплатил шесть сотен!
На новом месте времени хватало.
Он часто приглашал меня к себе
Полюбоваться в медную трубу
На то, как на другом ее конце
Подрагивает светлая звезда.
Я помню ночь: по небу мчались тучи,
Снежинки таяли, смерзаясь в льдинки,
И, снова тая, становились грязью.
А мы, нацелив в небо телескоп,
Расставив ноги, как его тренога,
Свои раздумья к звездам устремили.
Так мы с ним просидели до рассвета
И находили лучшие слова
Для выраженья лучших в жизни мыслей.
Тот телескоп прозвали Звездоколом
За то, что каждую звезду колол
На две, на три звезды - как шарик ртути,
Лежащий на ладони, можно пальцем
Разбить на два-три шарика поменьше.
Таков был Звездокол, и колка звезд,
Наверное, приносит людям пользу,
Хотя и меньшую, чем колка дров.
А мы смотрели и гадали: где мы?
Узнали ли мы лучше наше место?
И как соотнести ночное небо
И человека с тусклым фонарем?
И чем отлична эта ночь от прочих?

Хотя станок имел две пары ног,
Он сам прийти в движение не мог
Без помощи вот этой самой пары
Рук, запускавших круг. И он кружил.
Но несмотря на резвое круженье
И долгий путь в его воображенье,
Он оставался там же, где и был
Из года в год, под яблонею старой.
Точильный круг, терпевший передряги
Осеннего ненастья, и в мороз
Стыл во дворе, поскольку бедолаге,
Заснеженному до шкивов и вала,
Увы, в сарае места не нашлось.
(Там был верстак и тачка без колес.)
Станок изголодался по металлу,
Ему недоставало ржавой влаги.
И пусть его! Ведь голодать и стыть
Запрещено лишь в городе бродяге.
А впрочем, почему это я вдруг
Подумал о станке? Неужто вспомнил,
Как во дворе работал жарким полднем,
И потому припомнил, может быть,
Как я крутил тогда точильный круг
И рядом кто-то был, точильный круг
Крутивший в этот день со мною вместе?

Итак, я начал круг вертеть, водою
Смочив его (а может быть, слезою?).
Круг резво побежал, и тот, другой,
Блестя очками и своей железкой,
Ее, что было сил, прижал рукой
К поверхности мелкозернистой. Резко
Точильный круг свой бег затормозил,
Как поезд возле самого вокзала,
И сразу же руке труднее стало...
Я думал почему-то в тот момент,
Каким был в старину мой инструмент?
От долгого сражения с металлом
Сточился круг и сделался овалом,
Который запинается слегка
И стукнуть норовит исподтишка,
Как будто бьет заклятого врага.
(Но я ему прощаю это. Так
С годами после позабытых драк
Легко бывает детский враг прощен.)
Кто более искусен? Может быть,
Не тот, кто изобрел круговращенье,
А тот, кто круг умел остановить!
Но должен ли свои секреты он
Навязывать другому поколенью?
Об этом и была моя печаль.

И вовсе не себя мне было жаль.
Хотя, конечно, что и говорить,
Получше есть занятья по жаре,
Чем размышлять о таинствах станка,
Отдавшись на съеденье мошкаре.
А двойника тем более не жаль.
Когда же круг едва не спрыгнул с вала,
Чтоб лезвием поранить двойника,
То выходка меня не напугала,
И я пустил станок еще сильней.
(Круг тормозил, конечно, мне назло.)
Подобная беда, когда ты к ней
Готов, и впрямь не слишком велика.
А все-таки мне было тяжело,
И досаждало более всего,
Что, наточивши лезвие клинка,
Теперь мы только портили его.
Поэтому, когда двойник поднял
Заточенное лезвие к очкам,
Приглядываться начал к острию
И недовольно пальцем трогать стал,
Признаюсь, я едва не закричал:
Довольно! погоди! подумай сам,
Насколько бы естественнее было
Доверить точку самому точилу.
А тем, что одобряет сам станок,
И я доволен был бы, видит бог.

С какого древа смокву не сорвать?
А виноград с березы разве можно?
Вот знанье винограда и берез.
Как девочка, что гроздью винограда
С березы сорвана, я б знать должна.
Про виноград, какого плод он древа.
Я родилась, наверное, как все,
И выросла девчонкой озорною,
От брата не желающей отстать.
Все это вышло как-то даже страшно,
Когда с гроздями я наверх взвилась.
За мной пошли, как шли за Эвридикой,
Целехонькой вернув из вышних мест.
И жизнь моя теперь как бы вторая -
Прожить ее могу я, как хочу.
Я праздную с тех пор два дня рожденья,
И знайте вы, двоих во мне узрев,
Что на пять лет одна меня моложе.

Брат на поляну в лес меня повел
К березе, что стояла одиноко
В своем зубчатом лиственном венце
И с тяжкой шевелюрой на затылке,
Увитой виноградною лозой.
Я виноград и год назад видала.
Одну лишь гроздь. А тут таких гроздей
С березы на меня глядело столько,
Что столько Лейф Счастливый [*] Начальник викингов, который открыл Америку и назвал ее "Винланд". не видал.
Но большей частью грозди были выше
Моих воздетых рук, как и луна, -
К ним следовало по стволу забраться,
Что брат и сделал, сверху набросав
Гроздей мне, но бросал куда подальше,
Чтоб дольше я искала их в траве
И мог наесться он и сам от пуза.
Но было мало этого ему.
Желая, чтобы я сама кормилась,
Забравшись выше, он весь ствол пригнул
И дал мне в руки самую верхушку.
"Держи и ешь. Другую я согну.
Покуда без меня, держи покрепче".
Я дерево держала. Нет, я лгу.
Не я его, оно меня держало.
Минуты не прошло, оно меня
Вверх подняло, как удочка рыбешку.
Вот суть перемещенья моего.
Брат мне кричал: "Давай слезай оттуда!
Вот дурища! Давай скорей слезай!"
Но я своей какой-то детской хваткой,
Наследственной, с далеких тех времен,
Когда дикарка-мать дитя за ручки
Вывешивала властно на суку,
Чтоб вымыть, просушить - ну я не знаю,
Расскажет вам эволюционист! -
За жизнь свою держалась инстинктивно.
Мой брат пытался рассмешить меня:
"Эй! Что ты там висишь на винограде?
Сестра, не трусь, тебя он не сорвет,
Коль ты не рвешь его. Слезай, дуреха!"
Я жутко опасаюсь что-то рвать.
В ту пору философию подвеса
Постигла я всецело и вполне.
"Теперь ты знаешь, - брат меня утешил, -
Что лисий, то есть дикий виноград,
Бежав зубов лисицы, ощущает,
Поскольку на березе вырос он,
Где не пойдет искать его лисица,
А коль пойдет - так ей слабо достать.
Но мы с тобой пришли за виноградом,
Перед которым фора у тебя -
Цепляться у тебя на ствол побольше,
И потому трудней тебя сорвать".