Роберт Фрост - Неизбранная дорога

Теперь, когда со мной разобрались,
Я объявлю хлопотунам злорадно:
Попали вы, приятели, впросак.
Я польщена: два городка стремятся
Спихнуть меня друг дружке, но никто
Не гонит вон - оттуда ли, отсюда, -
Чтоб не стряслось беды. Двойной бедой
Обычный люд всегда стращают ведьмы,
А я беду для них учетверю!
Они хотят: как скажем, так и будет,
А я скажу, что было все не так.
Они твердят, мол, запросто докажем,
Что Артур Эми проголосовал
За Жабу Рива на весенней сходке
В Уоррене, а я им круглый год
Одно и то же: муж мой Артур Эми
Не тот, кого винить в таких делах, -
Когда была в Уоррене та смута,
Пятнадцати не стукнуло ему.
И если незабвенный Артур Эми
И впрямь хоть пару раз голосовал,
То в городишке по названью Вентворс.
Голосовал - тянуть иль не тянуть
До нашей фермы просеку - и если
Тянуть, то кто заплатит за труды.
Их Артур Эми это Хемэн Лэпиш,
Они мне мужа спутали с отцом!
И если так законники решили,
То им придется все перерешить.
Уоррен или Вентворс - жить-то можно
И тут и там, но я с недавних пор
Предпочитаю Вентворс; если надо
Решить по справедливости, а все
Твердят, что лишь о ней-то и пекутся,
То справедливость мне нужна самой.
Я знаю: кой-кого бы разозлило
Ославленную ведьму приютить,
Но остальных пугают лишь расходы -
Та малость, что я стою. Взять бы в толк,
Что я как ведьма обойтись могу
Хотя бы молоком летучей мыши.
А интересно, станет ли сильней
Позиция моя, коль докажу им,
Что я и впрямь умею ворожить?
Конечно, Мэллис Хьюз надул всем в уши,
Что я его, седого старика,
Однажды ночью лихо оседлала,
Уездила до кожи и костей
И бросила нагим и бездыханным
У входа в таун-холл на стыд и срам
Любому грубияну в графстве Графтон.
Меня стыдили - бросила нагим
Седого старика. Но обошлось бы
Мне даже это, не начни он грызть
Столба у входа, не оставь на нем
Следы своих зубов. Хотя ущерба
Столбу он этим вовсе не нанес.
Он грыз и грыз и громко ржал при этом,
И вот какой-то умник подсказал:
Пошли посмотрим, что у Хьюза в стойле,
Не сгрыз ли ясли, - и, понятно, да,
Изгрыз он ножки у своей кровати
В труху. Да только, я вам доложу,
Хотя он тут же от всего отперся,
При чем тут ворожба? Ведь и лошак,
Жующий сено, не жует заборы,
Тем более - столбы, но все сошлись
На том, что Хьюза погубила ведьма.
Тогда мне было ровно двадцать лет,
А умником, испортившим все дело,
И оказался Артур Эми. Он
Тогда и стал ухаживать за мною.
В мужьях-то он держался молчуном,
Но я не сомневалась: слух о Хьюзе
Мой благоверный сам и распустил.
Я думала: ему скорей по вкусу
Держать меня за ведьму. Или вдруг
Переменился. Захотел исправить
Содеянное. Принялся внушать:
"Нет, с шабаша пока не возвращалась.
Верхом на помело - и след простыл.
Она такое чует - если ветер
Ей весточку принес". Еще любил
Он толковать, что я его заела.
Когда меня видали на метле
Над гребнем гор, в минуту возвращенья,
А люди это видели не раз,
От ближних ожидал он состраданья.
Да, Артур Эми кое-что узнал:
Вдали от дома, от хлебов домашних,
От запахов, привычных и плохих,
Семь лет в пустыне под дождем и снегом...
Но ворожила я ему лишь так,
Как женщина - мужчине, ворожила,
Чтобы его навеки удержать.
В горах деревья ниже, мох пышнее,
Я из-под снега ягоды рвала,
А он глядел, застыв у водопада.
Его учила кой-чему во тьме -
И он был рад, чему его учила.
И если видит он меня сейчас,
То издали не видит, кем я стала,
В каком теперь ничтожестве живу.
Когда б я знала с самого начала
И в полной силе, ждать чего в конце,
Наверное, мне воли не хватило б
Прожить так вольно, как я прожила.
Быть может, да, но кажется: едва ли.

Как мир погибнет? От огня
Иль ото льда погибель ждет?
Сомнений нету у меня:
Огонь опаснее, чем лед.
Но если мировой пожар
Земной наш не погубит шар,
То даст достаточно нам льда
Холодная вражда.

Надгробий мраморная речь
Зовет на кладбище глухое.
Живых влечет сюда былое,
А мертвых - нечем и завлечь.

На плитах письмена гласят:
"Отсюда нет пути назад.
Ты имена читаешь тут,
Твое назавтра здесь прочтут".

Но не лукавят ли стихи?
Именья здешние тихи.
Нигде усопших не видать.
Чего ж грозиться и пугать?

И разве не было б вернее
Прочесть на камне: "Смерть страшна,
И здесь покончили мы с нею!"
Зачем не лжете, письмена?

Ворона в небо
С ветвей взлетела
И в хлопья снега
Меня одела.

И полегчало
Мне под лавиной -
Не все пропало,
А половина!

Новорожденный лист
Не зелен - золотист.
И первыми листами,
Как райскими цветами,
Природа тешит нас;
Но тешит только час.
Ведь, как зари улыбка,
Все золотое зыбко.

Однажды, под реющим в воздухе первым снежком,
Нам встретился жеребенок на горном лугу.
"Ты чей?"
Малыш, привстав на дыбки, махал хвостом,
Поставив ногу на изгородь из камней.
Увидя нас, он заржал и пустился стрелой,
По мерзлой земле рассыпая маленький гром,
Смутно мелькнул вдали - и пропал через миг
В сумятице хлопьев, за снежною пеленой.
"Видно, он снега боится. Еще не привык
К зиме. Испугался метели - и наутек.
Если бы даже мать сказала ему:
Что ты! Это такая погода, сынок! -
Он бы и то вряд ли поверил ей.
Где его мать? Малышу нельзя одному".
Вот он опять возникает из серых теней,
Хвост задирая, скачет назад во весь дух,
Снова лезет на изгородь, перепуганный весь,
Встряхиваясь, будто шальных отгоняя мух.
"Кто бы его ни оставил так поздно здесь,
В час, когда есть у каждой твари живой
Крыша своя и кормушка, - нужно сказать,
Чтобы сходили за ним и привели домой".

Пока мы не взялись за дело,
Дул ветер, как ему взбредет.
Что было силы и всецело,
В любом краю, из года в год.

А мы взялись за обученье:
Не так задул, не в тех местах,
И слишком шумно - в смысле пенья. -
А в смысле пенья надо так!

Ценя в примерах простоту,
Мы взяли воздуха за щеки
И выдули, погрев во рту,
Его по порциям и в сроки.

По порциям и в сроки. Впредь
Он знал, чего недоставало -
Губ, горла, пауз, - чтоб запеть...
И ветру стало ветра мало.

Нрав у людей такой:
Им на песке не лень,
К берегу сев спиной,
В море глядеть весь день.