Роберт Фрост - Неизбранная дорога

Парусной лодки крыло
Там оживляет вид,
Порою воды стекло
Чайку на миг отразит.

Берег хорош собой
И многообразней стократ,
Но бьет о песок прибой,
И люди в море глядят.

Не видят они далеко,
Не видят они глубоко,
Но хоть и бессилен взгляд,
Они все равно глядят.

И каждый раз, когда порой полночной,
В таинственный и тихий час урочный,
Снег шелестящий, белый снег с небес
Посыплется на голый, черный лес,
Я удивленно, робко озираюсь,
И возвожу глаза, и спотыкаюсь,
Застигнутый врасплох, - как человек,
Который разлучается навек
И со стезей своей, и с белым светом,
Томимый неисполненным обетом
И не свершив начатого труда, -
Как будто бы и не жил никогда.

Но прежний опыт говорит мне смело,
Что царство этой оторопи белой
Пройдет. Пусть, пелена за пеленой,
Скрывая груды опали лесной,
По пояс снега наметут метели, -
Тем звонче квакши запоют в апреле.
И я увижу, как сугроб седой
В овраги схлынет талою водой
И, яркой змейкой по кустам петляя,
Исчезнет. И придет пора иная.
О снеге вспомнишь лишь в березняке,
Да церковку заметя вдалеке.

Любви коснуться ртом
Казалось выше сил;
Мне воздух был щитом,
Я с ветром пил

Далекий аромат
Листвы, пыльцы и смол...
Какой там вертоград
В овраге цвел?

Кружилась голова,
Когда жасмин лесной
Кропил мне рукава
Росой ночной.

Я нежностью болел,
Я молод был, пока
Ожог на коже тлел
От лепестка.

Но поостыла кровь,
И притупилась боль;
И я пирую вновь,
Впивая соль

Давно просохших слез;
И горький вкус коры
Мне сладостнее роз
Иной поры.

Когда горит щека,
Исколота травой,
И затекла рука
Под головой,

Мне эта мука всласть,
Хочу к земле корней
Еще плотней припасть,
Еще больней.

Сгущается мгла. Расставаться пора.
Фруктовый мой сад, молодая кора,
Фруктовый мой сад под холмом на отшибе -
И снежные волны, и зимние зыби
Тебе предстоит без меня пережить.
О как бы хотел я тебя сторожить
От зайцев, оленей, мышей, куропаток -
От всех, кто до спящего дерева падок!
Но этой зимою ни птиц, ни зверье
От сада ружье не отгонит мое...
Я знаю: ты справишься. Хуже другое:
Порой разгорается солнце зимою,
И хоть ты недаром под северный склон
Посажен и тем от лучей защищен -
Не верь преждевременно теплому свету:
Земля не весною, а ложью согрета;
Растениям больше наносится зла
Не в сорок мороза, а в десять тепла.
Не будь же доверчив к обманам природным...
Но хватит! Прощай. Оставайся холодным!
А я уезжаю на целый сезон.
Вокруг меня будут береза да клен;
Они, по сравненью с тобой, грубоваты,
Им больше подходит топор - не лопата...
Душою, мой сад, я останусь с тобой,
И вместе с тобою в ночи ледяной
Я стану срастаться с земной глубиной,
Твою повторяя судьбу и дорогу.
Все прочее мы предоставили Богу.

Влюбленность и забвенье завели их
Не слишком далеко, но высоко
На холм, поросший лесом. Вечерело.
Им было бы пора остановиться,
Подумать о нуги назад, каков бы
Он ни был, этот путь - в камнях, в ухабах,
В размоинах, уже покрытых мраком.
И в этот миг поваленный забор
С колючей проволокой задержал их.
Они остановились. В их глазах
Еще горело некое стремленье,
Которое вело вперед, вперед,
И вот само споткнулось. Перед ними
Лежала ночь, и если бы с откоса
Скатился камешек, он бы скатился
Сам по себе, а не по чьей-то воле.
"Ну вот и все. Спокойной ночи, лес!"
Но нет, не все. На них глядела лань.
Она стояла прямо против них
И не боялась, видимо, приняв их,
Не двигавшихся, за высокий камень
С неясной трещиною посредине.
А камень, даже новый, ненадолго
Бывает интересен, и она
Вздохнула и ушла неторопливо.
"Ну вот и все". Но нет, опять не все.
Неясный звук заставил их остаться.
На них глядел олень. Он был под елкой
За изгородью - прямо против них.
Нет, это не вернувшаяся лань!
Сохатый, беспокойный, он смотрел
И всхрапывал широкими ноздрями,
Как будто спрашивая: "Отчего вы
Не шевельнетесь? Что, не в состоянье?
Вы, верно, только кажетесь живыми?!"
Он так смотрел, что им уже хотелось
Ему навстречу руку протянуть -
И погубить прекрасный миг. Олень
Ушел неторопливо вдоль ограды.
Два видели двоих, и двое двух.
"Ну, это все". Да, это было все.
Зато теперь они чего-то ждали,
Окутанные теплою волной.
Сама земля нежданной благодатью
Влюбленным говорила о любви.

День угасал в морозном блеске.
Я шел домой - и в перелеске,
Где стыла голая ветла,
Почудился мне взмах крыла.

Как часто, проходя здесь летом,
Я замирал на месте этом:
Какой-то райский голосок
Звенел мне, нежен и высок.

А ныне все вокруг молчало,
Лишь ветром бурый лист качало.
Два раза обошел я куст,
Но был он безнадежно пуст.

С холма вдали искристо-синей
Я видел, как садился иней
На снег - но он старался зря,
Серебряное серебря.

По небу длинною грядою
Тянулось облако седое,
Пророча тьму и холода.
Мигнула и зажглась звезда.

Неузнаваем снежный скат холма,
Когда мильоны серебристых змеек
Внезапно выскользнут из всех лазеек, -
Такая тут начнется кутерьма!
Нет, это выше моего ума -
Понять, как происходит это чудо;
Как будто солнце сдернуло с земли
Сопревший старый коврик - и оттуда
Сверкающие змейки поползли,
От света удирая врассыпную!
Но если б я решил переловить
Их мокрый выводок или схватить
За юркий хвостик ту или иную
И если б я полез напропалую
В их гущу, в суматоху ярких брызг -
Под дружный птичий гомон, смех и писк, -
Клянусь, все это было бы впустую!

Для этого нужна луна. Точней,
Морозящие чары полнолунья.
Ведь если солнце - главный чародей,
То и луна, конечно же, колдунья.
(И, кстати, заклинательница змей!)
В седьмом часу, когда она всходила,
Загадочно мерцая и блестя,
На склоне суета еще царила.
Но поглядел я три часа спустя:
Вся масса змеек на бегу застыла
В причудливом оцепененье поз,
Повисла перепутанным каскадом.
Луна сквозь ветви голые берез
Их обвораживала цепким взглядом.
Куда девалась быстрота и прыть!
Теперь они во власти чародейки.
Всю ночь она их будет сторожить -
На каждом кончике луча по змейке.
...Вот если бы и мне так ворожить!