Анатолий Штейгер - Стихотворения

Уже не страх, скорее безразличье –
Что им до нас, спокойных и серьезных?
Есть что-то очень детское и птичье
В словах, делах и снах туберкулезных.

Особый мир беспомощных фантазий
И глазомера, ясного до жути,
Всей этой грусти, нежности и грязи,
Что отмечает в трубке столбик ртути.

Настанет срок (не сразу, не сейчас,
Не завтра, не на будущей неделе),
Но он, увы, настанет этот час, –
И ты вдруг сядешь ночью на постели
И правду всю увидишь без прикрас
И жизнь – какой она на самом деле…

Неужели ты снова здесь?
Те же волосы, рост, улыбка…
Неужели…
И снова смесь
Пустоты и тоски — ошибка.
Как-то сразу согнёшься весь.

У нас не спросят: вы грешили?
Нас спросят лишь: любили ль вы?
Не поднимая головы,
Мы скажем горько: — Да, увы,
Любили… как ещё любили!..

Мы отучились даже ревновать –
От ревности любовь не возвратится…
Все отдано, что можно отдавать,
«Но никогда не надо унывать».

(Придя домой, скорей ничком в кровать,
И пусть уж только ничего не снится.)

Не обычная наша лень –
Это хуже привычной скуки.
Ни к чему уж который день
Не пригодными стали руки.

Равнодушье («ведь не вернёшь»),
Безучастие, безнадежность…
Нежность, нежность! но ты живёшь,
Ты жива ещё в сердце, нежность?

До того как в зелёный дым
Солнце канет, и сумрак ляжет,
Мы о лете ещё твердим.

Только скоро нам правду скажет
Осень голосом ледяным…

Может быть, это лишь заколдованный круг
И он будет когда-нибудь вновь расколдован.
Ты проснешься… Как все изменилось вокруг!
Не больница, а свежий, некошеный луг,
Не эфир – а зефир… И не врач, а твой друг
Наклонился к тебе, почему-то взволнован.

Слабый треск опускаемых штор,
Чтобы дача казалась незрячей,
И потом, точно выстрел в упор,–
Рев мотора в саду перед дачей.

…И еще провожающих взор,
Безнадежный, тоскливый, собачий.

Неужели сентябрь?
Неужели начнется опять
Эта острая грусть, и дожди,
и на улице слякоть…
Вечера без огня…
Ведь нельзя постоянно читать.
Неужели опять, чуть стемнело,
ничком на кровать –
Чтобы больше не думать, не слышать
и вдруг не заплакать.

У нас теперь особый календарь
И тайное свое летосчисленье:
В тот день совсем не 1-й был Январь,
Не Рождество, не Пасха, не Крещенье.

Не видно было праздничных одежд,
Ни суеты на улице воскресной.
И не было особенных надежд…
Был день как день.
Был будний день безвестный.

И он совсем уж подходил к концу,
Как вдруг случилось то, что вдруг
случилось…
О чем года и день и ночь Творцу
Молилось сердце. Как оно молилось…

Время искусный врач,
Лечит от всех неудач,
Лечит от всех забот.

Скоро и глупый плач
Ночью (во сне) пройдёт.

Снова осень и сердце щемит –
Здесь сильнее дыхание грусти.
Эти дни хорошо проводить
Где-нибудь в захолустье.

Очертания острые крыш…
В небе ратуши темные башни.
Легкий сумрак… Стоишь и стоишь,
Заглядевшись на камни и пашни.

Вдаль уходят пустые поля,
Темнота опускается ниже…
Как ни странно, но все же земля
С каждым годом нам будто все ближе.

Нет в этой жизни тягостней минут,
Чем эта грань – не сон и не сознанье.
Ты уж не там, но ты еще не тут,
Еще не жизнь, уже существованье.

Но вот последний наступает миг,
Еще страшнее этих – пробужденье.
Лишь силой воли подавляешь крик,
Который раз дозволен: при рожденьи.

Пора вставать и позабыть о снах,
Пора понять, что это будет вечно.
Но детский страх и наши боль и страх
Одно и то же, в сущности, конечно.

Это всем известно при прощаньи:
Длинное тяжелое молчанье,
Хоть чего-то все ж недосказал…
Обещанья? Сколько обещаний
Мне давалось… Сколько я давал.

О, недаром сердце тайно копит
И от всех ревниво бережет
Самое мучительное – опыт…
Он один нам все-таки не лжет.

Главное: совсем не обольщаться.
Верить только в этот день и час.
Каждый раз как бы навек прощаться,
Как навек, прощаться каждый раз…

Надо составить опять расписание –
В восемь вставание, в девять гуляние.
После прогулки – работа. Обед.

Надо отметить графу для прихода,
Надо оставить графу для расхода
И для погоды – какая погода.

За неименьем занятия лучшего,
Можно составить на двадцать лет.
Вечером чтенье вечерних газет.

И не читать, разумеется, Тютчева.
Только газеты… И плакать – запрет.

Как нам от громких отучиться слов:
Что значит «самолюбье», «униженье»
(Когда прекрасно знаешь, что готов
На первый знак ответить, первый зов,
На первое малейшее движенье)…

Бедность легко узнают по заплатке.
Годы – по губ опустившейся складке.
Горе ?
Но здесь начинаются прятки –
Эта любимая взрослых игра.

– «Все, разумеется, в полном порядке».
У собеседника – с плеч гора.

Жизнь груба. Чудовищно груба.
Выживает только толстокожий.
Он не выжил. Значит – не судьба.
Проходи, чего стоять, прохожий.

Как он, прощаясь, не сошел с ума.
Как он рыдал перед могилой свежей.
Но время шло. Он ходит много реже.
– Забудь, живи, – молила ты сама.

Возле могил для влюбленных скамейки,
Бегают дети и носят песок,
Воздух сегодня весенний, клейкий,
Купол небес, как в апреле, высок.

Склеп возвели для бедняжки княгини,
Белые розы в овальном щите.
Золотом вывели ей по-латыни
Текст о печали, любви и тщете.

В самом конце бесконечной аллеи,
Там, где сторожка, а дальше обрыв,
Черные долго толпятся евреи…
Плачут. Особый горчайший надрыв.

Долго подняться она не могла.
Долго крестила могилу, шатаясь.
Быстро спускалась осенняя мгла,
Издали сторож звонил, надрываясь.