Игорь Чиннов - Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

Слетают желтоватые пушинки
Пленительного липового цвета
(На души наши, душеньки, душонки),
как золотые райские снежинки.

А после – листья полетят, желтея
(Так огненные языки сходили
Когда-то на апостолов). Но это
Нe скоро, через двадцать
две недели.

А в парке есть кафе, и рюмка рома,
Как золотая лилия, блистает,
И над горячим золотистым чаем
Колеблется немного фимиама.

А озеро озарено осанной,
В нем серебрятся рыбы, ветки рая.
Как нежно ветер воздухом играет,
Как шевелит немеркнущей осиной.

А если все-таки – война?
А если – не минует чаша?
Ночь выжидательно темна,
И черный сад – как злая чаща.
(А Гефсиманский сад – шумел?)

И странный, тихий спор (ты слышал?):
– Как много надо искупить…
– Как беззащитно спят и дышат…
– Непрочный мир непрочных дел…

– Да, всё, как тоненькая нить,
Но если есть Христос, тогда ведь
Он может – правда? – охранить,
Спасти, остановить, исправить?

– Оставь, не знаю, может быть…

Тени войны на замерзшей дороге. Уже
их не видно. Пустые пещеры ночи. Ледяные
водопады ночной темноты. Черные
лавины безмолвия. Безлюдные
каменоломни печали.
Я заблудился
среди ночных сталагмитов
моего одиночества.
И клочья дыма
спят, как летучие мыши,
в обугленных трещинах мира.

В газете пишут
о войне и о смерти,
но мальчик лет пяти
из этой газеты
сделал кораблик,
плывущий по озеру.

Может быть, если б умел,
он сделал бы
настоящую бабочку, настоящее облако?

Важно, что все же
он сделал кораблик,
сделал из вести о страшном,
почти как поэт – стихи.

Стихи ведь тоже
вроде летучей игрушки,
даже если в них
говорится о смерти,
о горе и смерти –
не правда ли?

На обугленной стене
Копоть, будто черный иней.
Песок остывший, пепел синий,
Темный дым и тень в окне.

Черный дым и черный дом,
Дымный дождь золу смывает.
Холодным ветром, ночным трамваем
Прозвени чужой Содом.

Все в холодной саже тьмы
Сожжено, оледенело.
Рисунок углем, почти без мела –
Как пейзаж и той зимы.

Той – на русском берегу:
Пепелище, погорельцы.
И воздух жесткий, как будто тельце
Мертвой ласточки в снегу.

Земное гноище –
Огромным пожарищем?
Ну что ж: пепелище
Нам станет пристанищем.

И будет на свете
Ни ад, ни чистилище,
А попросту – кладбище,
Скучное зрелище.

И будут лежать,
Как под райскими кущами,
Товарищи-братья,
Богатые с нищими.

Страшные где-то галактики,
Страшные звезды вселенной…
В парке бродяги горланили,
Пели (грустней, веселее…).

Был полон печалью осени
Весь парк (и липы, и клены).
Над ним разлетались в космосе
Фонтаны фотонов, волны.

Что ж, космос, накручивай эллипсы,
Вдаль улетай по спирали…
Полны надышанной прелести
Наши земные печали,
Точно уютные мелочи
В доме, где мы вырастали.

Видимо, напрасны обращения –
Обвинения, благодарения, –
Ясно, что не отвечает небо.

Все-таки – посмотришь ранним вечером:
Светится голубоватым глетчером.
(Знаю сам, что холодно и немо.)

Видимо, и нет престола Божия:
Только небо, на покой похожее,
Серебрится, бледно золотится.

Это просто метеорология.
(Отчего заговорил о Боге я?)
Вечереет. Кажется, зарница.

Бывает, светится море
Сквозь тени осенней рощи.
Бывает, сквозь летний дождик
Проступит ясное небо.

И кажется вдруг, что в мире –
Следы чего-то другого
(Вот так в шевеленье листьев
Невидимый виден ветер).

Как будто сквозь близкий шелест
Ты слышишь далекий голос –
Как будто сквозь дали неба
Так близко далекий голос.

Я знаю – не все ненужно,
Не все напрасно.
И небо не зря жемчужно,
Светло, прекрасно.

Ну да, оно станет темным,
Но и в тумане
Мы свет безоблачный вспомним,
Виденный нами.

Что делать, что в нашей власти
Так мало жизни.
Как рыбку, быстрое счастье
В ладонях стисни.

Мелькнет, как в небе синица,
Рыбка-принцесса.
Но долго счастье хранится
В памяти сердца

Я тоже не верю в бессмертие.
Я помню один только день.
В саду городском, на концерте…
Так пошло, так нежно: сирень

И пение нежно-вульгарное
О том, что неверен был «он».
Я слушал грустя, благодарно,
Рассеян, взволнован, влюблен.

Банально-прелестное пение,
Один лимонад на двоих,
Бессмертная ветка сирени,
Увядшая в пальцах твоих…

Казалось, глинистая дорога
К началу радуги подошла.
Сияла в тине, как луч, коряга,
И даже туча была светла.

И в луже сказочно изумрудной
Жук золотился, будто янтарь.
Породой редкой и благородной
У ржавых рельсов лежала гарь.

Природа бедная, хорошея,
Полуденный свет вбирала ты.
Как бы поэзии подражая,
Преображал он твои черты.

Сады, цикады, цыгане,
Фонтан, цветами поросший.
Наградой поздней – сиянье
Над нашей житейской ношей.

Наградой – дыханье юга
(За наше с тобой терпенье),
Сиянье позднего чуда
В июльское воскресенье.

Здесь воздух тронут румянцем,
Почти неземная краска,
И тусклым диссонансом
Твоя угрюмость и астма

В душистой музыке света,
В огне, прилившем к лазури
(Почти в раю Магомета,
Среди розоватых гурий).

Лиловеют поганки,
Серебрится ракита,
В длинном столбике света
Золотятся пылинки.

Сок зеленой травинки
Вяжет горечью нёбо.
Золотисты оттенки
Там, где сине полнеба.

Оцарапал коленки
Чей-то мальчик горбатый:
Смугло рдеют кровинки
В тёплом столбике света.

И от южного ветра
Как бы в дымчатом блеске
Золотистые краски
Нежной Божьей палитры.

Увядает над миром огромная роза сиянья,
Осыпается небо закатными листьями в море,
И стоит мировая душа, вся душа мирозданья,
Одинокой сосной на холодном пустом косогоре.