Игорь Чиннов - Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

Хлопоты, горести, почести, прибыли,
Крик перед смертью, что денежки стибрили.

Вот вам гармония, вот Провидение:
«Смерть несомненна» (чего несомненнее).

Странно, что все же могу утешаться я,
Глядя, как вновь зацветает акация,

Глядя, как бабочка треплется, мечется –
Тоже, пожалуй, сестра человечества.

Так отвратительно-неотвратимо.
Иссохнет, исхудает, истончится
Твое лицо (и кто придет проститься?) –

И маленькою, бедною струёю
Растает в небе дым неудержимый,
Далекий дым, который был тобою.

Пускай дорога пролегает небом,
Как зимним садом или полем вьюжным,
И мертвый сон кружится легким снегом.

Пускай бы там тебе порой казалось,
Что память о стихах твоих – осталась,
Что ты кому-то стал своим и нужным,
Что ты кому-то стал вином и хлебом.

Пускай живет игра воображенья –
Сквозь темноту, сквозь вечное забвенье.

Ни добрых дел, ни твердой веры нет:
Не занят я, душа, твоим спасеньем.
Чем заслужу его? Стихами? Нет:
Стихи не жгли сердца, лишь были мне
Полузабавой и – полумученьем.

Что будет? – Смерть (в тоске, во зле, в грехах)
И в Судный день, меж пеньем и стенаньем –
Рифмованные строки на весах:
Полуупреком, полуоправданьем.
Игра вничью меж мраком и сияньем.

Станет вновь светло, станет вновь темно.
Мне почти, почти все равно.

Каждый день закат, каждый день рассвет.
Только счастья нет и нет.

Но совсем перед смертью, может быть,
Станет жалко навек забыть,

Как светил прозрачный луч в окно,
Озаряя хлеб и вино,

Как темнело, как нежно лампа зажглась,
И дрова розовели, светясь.

Полугрусть предосеннего шелеста,
Но в закате над серым Ассизи
Озаренное облако светится
Обещаньем заоблачной жизни –

И становится в мире печальнее,
Хоть лучи не совсем догорели,
И под ветром плывет обещание
В холодеющие эмпиреи.

Что-то вроде России,
Что-то вроде печали…
(Мы о большем просили,
А потом перестали.)

Чем-то нежным и русским
Пахнет поле гречихи.
Утешением грустным
День становится тихий.

Пахнет чуть кисловато
Бузина у колодца…
Это было когда-то
И едва ли вернется.

То, что было утешением,
Перестало утешать.
Но порою, тем не менее,
Развлекаюсь я опять.

Развлекаюсь грубым холодом,
Жестким ветром, мутным днем,
Развлекаюсь скучным городом –
И проходит день за днем

Не в России, так в Германии.
Вот гуляю вдоль реки,
Развлекаюсь сочетанием
Равнодушья и тоски.

Ивы, ясени, клены, осины,
То журчащий, то шепчущий сад.
Золотые летят паутины
Так бесплотно, как звуки летят.

И прощально в листве
Золотится
Луч, как солнцем пронизанный ствол,
И за лодкой плывет вереница
Золотых лепестков – и прошёл
Нежитейский, сияющий трепет,
Золотисто-тускнеющий лепет
По блаженно-осенней листве.

Помнишь о ветре,
Бившем деревья?
В старости сердце
Помнит сравненья

С вечером тусклым,
С инеем в рощах,
С шорохом грустным
Веток отсохших.

Скучно повисли
Мертвые ветви.
Мука при жизни,
Скука по смерти.

Так что, наверно,
Даже нестрашным
Было б горенье
В пламени красном.

Легко на эту нежную руку
Сели снежинки.
Быть может, эти снежинки – души
Пчёл нерождённых.

И помню, как ты однажды в церкви
Свечу держала,
Под острым листком огня сочились
Капельки воска.

Я знаю, мед янтарем не станет,
Он ненадолго.
Я знаю, эти стихи растают,
Будто снежинки.

Колоколом утомительным,
Маятником изнурительным,
Музыкою обреченности
Кажется тоска бессонницы.

Сад забормотал осенние
Призрачные утешения.
Смешивается молчание
С музыкой воспоминания,

С признаками вдохновения,
С призраками в отдалении,
С прошлым полувоскресающим,
С небом полурассветающим…

Знаешь, я почти забыл
Тот неясный зимний вечер,
Начало ночи, неслышный ветер,
Мокрый мостик без перил.

Я уже почти забыл
Тонкий профиль нежно-светлый,
Комочек снега, упавший с ветки,
Снег, что вдалеке светил.

То, что я сказать забыл,
Поцелуй слегка соленый
(Деревья пахли сырой соломой).
… Я почти, почти забыл.

Я все еще помню Балтийское море,
Последние дни перед вечной потерей.
И кружатся звуки, прозрачная стая,
Прощаясь, печалясь, печально играя.

Мы берегом светлым вдвоем проходили,
Вода на песке становилась сияньем
И ясные волны к ногам подбегали,
Прощаясь прохладным, прозрачным касаньем.

О, если б тогда, посияв на прощанье,
Летейскими стали балтийские волны!
О, если бы стал неподвижно-безмолвный
Закат над заливом завесой забвенья.

А впрочем, я реже, смутней вспоминаю.
Журчанье беспамятства громче и слаще.
И звуки теней над померкшей водою
Лишь шепот. Лишь шелест.
Лишь шорох шуршащий.

Сияли лампы, был прозрачный свет,
Лишь в окнах пустота чернела.
И свет погас – и ничего уж нет,
Лишь воздух черный – без предела.

Но я гляжу на темный мир ночной,
И кажется – светлее стало,
И дерево, угаданное мной,
Вдруг сдержанно затрепетало.

И я увидел в небе дымный след,
Кончающийся невысоко,
И смутный очерк туч, и звездный свет,
Туманный, голубой, далекий.

Может быть, только в этой
Жизни – бывает лето,
Только на этом свете
Этот приморский ветер,

Только на эту землю
Дерево сыплет семя,
От синеватой птицы
Нежная тень ложится.

Да, но зачем порою
Этого все же мало?
Небо опять другое
Над городским каналом.

Он отражает ветви,
Тучу и даже ветер,
Да, но чего-то всё же
Он отразить не может.

Мы были в России – на юге, в июле,
И раненый бился в горячем вагоне,
И в поле нашли мы две светлые пули –
Как желуди, ты их несла на ладони –
На линии жизни, на линии счастья.