Сергей Юрасов - Василий Теркин после войны

Но когда услышал Тёркин,
Что победу не сберег,
Подавился от махорки
Дымом, ставшим поперёк.

— Вот те на, брат, удружили!
Голос снова поднасел:
— Что же это ты, Василий,
Прозевал, недосмотрел?

Потемнел с лица мой Тёркин
От обиды от такой,
Повернулась слава горькой,
Оборотной стороной.

— Вот ты как! Корить солдата!
Не суди, брат, ты не Бог,
Это я-то виноватый?
Хорошо. А что я мог?

Что я мог, ведь он — Усатый
Обманул не только нас,
Но меня, скажу, — солдата
Обманул в последний раз.

Я согласен и не спорю,
Что войны милее жизнь,
Ну, а жизнь-то стонет морем,
В дамбу власти упершись?

Спору нет — построить кран бы,
И не бомбой, не войной
Отодвинуть эту дамбу
С нашей родины долой.

Я — любитель мирной жизни,
Воевать хотя мастак,
И войны своей отчизне
Не желаю я никак.

Но, а если взять серьёзно,
Что я сделаю с Кремлем:
Сталин рано или поздно
Доиграется с огнем.

Вот тогда мы и рванемся,
Живы будем — не помрем,
И к себе домой вернемся,
Что отняли — отберем.

А пока на этом свете
Мне не стоит умирать:
Я одной политбеседе
Всех учу — не унывать.

Ты ж для большего порядка,
Чтобы действовать вдвоём,
Всем рассказывай, как сладко
Мы под Сталиным живем:
Что изведано горбом,
Что исхожено ногами,
Что испытано руками,
Что мы видим здесь в глаза,
И о чем у нас покамест
Вслух рассказывать нельзя.

Потому что у солдата
Адресатом белый свет.
Кроме радио, ребята,
Близких родственников нет.

Взвод однажды торопился
Уложиться в малый срок;
Заправлялся» брился, мылся —
Первым был политурок.

Тёркин тоже брился спешно,
Исцарапался до глаз,
И советские, конечно,
Бритвы он ругнул не раз.

— Чтоб им, бритвам, пусто было!
Брить бы ими старшину!
Весь в крови, а сбрил лишь мыло,
Да щеку с трудом одну.

Так ругался он, к небритой
Руку приложив щеке, —
Слышит:
— Тёркин, к замполиту
На одной давай ноге!

Вытер щёку — что такое?
Старшина стоит:
— Ну, что ж,
С недобритой бородою
К замполиту не пойдешь…

— Кончу вот, тогда хоть к чорту.
— Тёркин, сроку пять минут!
— Ничего, такую морду
Дальше кухни не пошлют…

Говорит, чудит, а всё же
Сам, волнуясь и сопя,
Смотрит в зеркальце на кожу,
Выражаясь про себя.

Подзаправился на славу
И гадает наперед,
На какую там расправу
Замполит его зовет.

Оказалось — очень просто:
Срочный выполнить наряд —
Над казармой на помосте
Вывесить портретов ряд.

Тёркин взял подмышку десять
Приготовленных вождей,
Повернулся:
— Есть повесить!
И пошел к братве своей.

Выбрав трех ребят повыше,
Всё, что надо, прихватив,
Тёркин вскоре был на крыше,
Всем на свете угодив:

Замполиту — что высоко
Будут те вожди видны,
Парням — от политурока
Были освобождены.

И когда вождей подвесил,
Пригвоздил и закрепил,
Тёркин с крыши ноги свесил,
Сплюнул вниз и закурил.

И ребята сели следом.
— Вот что, хлопцы, верь не верь,
Должен я политбеседу
Вам продолжить здесь теперь.

И еще раз сплюнув скромно,
К удивлению солдат,
Стал рассказывать подробно
Про вождей, висящих в ряд.

— Маркс и Энгельс начинали,
Ленин наш продолжил их,
Сталин больше…, а вон дале
Маленков совсем постиг.

Поясню: жил Маркс и Энгельс,
Каждый думал и писал,
Про товар тот Маркс и деньги
Сочинил свой «Капитал».

Каждый был из них собратом
Волосатым, бородатым,
Знать, всегда ученый брат
От ученья волосат.

Но потом у нас марксизмом
Ленин занялся, и вот:
Всяк эпоху ленинизма
По портретам узнает.

Ленин, Троцкий да Калинин,
И другие в те года
Под губой носили клинья,
Где у Маркса борода.

Сталин Ленина продолжил:
Бороды остаток сбрить
Каждый сталинец был должен
И одни усы носить.

А теперь уже — смотрите:
Явно виден новый сдвиг,
Для дальнейшего развитья
Маленков усы состриг.

И, чтоб это все поняли,
Для понятия умов,
Замыкающими стали
Берия и Маленков.

Был марксизм, знать, от рожденья
Философское ученье,
А у нас, в конце концов,
Он остался без усов.

И глядят солдаты:
— Точно!
От портрета на портрет —
Будто кто сбривал нарочно
Маркса бороду на нет.

И, смеясь, дымят махоркой,
Снова смотрят на вождей.
— Ну, и парень! Ну, и Тёркин!
Пошутил, а нам ясней.

С той поры не раз в казарме
Слышен был между бойцов
Разговор какой-то странный
Насчет Маркса без усов.

За казармой, книзу, с горки,
По над речкою в кустах
Оккупант Василий Тёркин
Загорал в одних трусах.

После доброй постирушки,
Гимнастерку и штаны
Поразвесил для просушки —
Тоже ведь служить должны

За колючим за забором
Немцы вольные видны,
В оккупированный город
Смотрят Тёркина штаны.

Сам на солнце обнял землю,
Руки выбросил вперед,
И лежит сержант и дремлет,
Позабывши даже взвод.

А речушка — неглубокий
Родниковый ручеек —
Шевелит травой-осокой
У его разутых ног.

И курлычет с тихой лаской,
Моет камушки на дне,
И выходит не то сказка,
Не то песенка во сне.

Я на речке ноги вымою,
Куда, реченька, течешь?
В сторону мою родимую,
Может, где-нибудь свернешь.

И не надо тебе отпуска,
Уволнительной просить,
Протечешь везде без пропуска,
Где и людям не ходить.

По границе меж окопами,
Меж застав и меж постов,
Возле ДОТов, в землю вкопанных,
Промелькнешь из-за кустов.

На мосту солдаты с ружьями,
Ты под мостик — и прошла,
Дотечешь дорогой кружною
До родимого села.

Там печаль свою великую,
Что без края — без конца,
Над тобой, над речкой, выплакать
Может, выйдет мать бойца.

Может быть, бельишка ветхого
Груду выйдет полоскать,
И под ивы старой веткою
Отдохнуть присядет мать.

Над тобой, над малой речкою,
Над водой, чей путь далек,
Услыхать бы хоть словечко ей,
Как живет её сынок.