Автор неизвестен - Европейская поэзия XVII века

Великого Поэта вдохновенье
Не ведает натуги и сомненья;
Из золота парнасских кладовых
Чеканит он свой точный, звонкий стих.
Баталий умственных воитель славный,
Как мысль ты миришь с мыслью своенравной?
В твоих стихах слова, равняясь в ряд,
Как добровольцы храбрые стоят,
Не суетясь и не ломая строя,—
Все на местах, все на подбор герои!
А я, несчастный (за грехи, видать,
Судьбой приговоренный рифмовать),
С упорством рабским ум свой напрягаю,
Но тайны сей — увы — не постигаю.
Верчу свою строку и так и сяк,
Сказать желаю свет, выходит мрак;
Владеет мною доблести идея,
А стих подсовывает мне злодея,
Который мать ограбил — и не прочь
Продать за деньги собственную дочь;
Поэта восхвалить случится повод,
Вергилий — ум твердит, а рифма — Говард.
Ну, словом, что бы в мысли ни пришло,
Все выйдет наизнанку, как назло!
Порой влепить охота оплеуху
Владеющему мною злому духу;
Измученный, даю себе зарок
Стихов не допускать и на порог.
Но Музы, оскорбившись обращеньем,
Являются назад, пылая мщеньем,
Захваченный врасплох, беру опять
Свое перо, чернила и тетрадь,
Увлекшись, все обиды забываю
И снова к Ним о помощи взываю.
Ах, где бы взять мне легкости такой,
Чтоб все тащить в стихи, что под рукой,
Эпитетом затертым не гнушаться,—
Жить, как другие, — очень не стараться?
Я воспевал бы Хлору, чья краса
Давала бы мне рифму небеса,
Глаза — как бирюза, а губки алы
Тотчас вели бы за собой кораллы,
Для прелестей бы прочих был готов
Набор из перлов, звездочек, цветов;
Так, лепеча, что на язык попало,
Кропать стихи мне б ни во что не стало;
Тем более — такая благодать —
Чужой заплаткой можно залатать!
Но вот беда: мой щепетильный ум
Слов не желает ставить наобум,
Терпеть не может пресные, как тесто,
Сравненья, заполняющие место;
Приходится по двадцать раз менять,
Вымарывать и вписывать опять:
Кто только муку изобрел такую —
Упрятать мысль в темницу стиховую!
Забить в колодки разум, чтобы он
Был произволу рифмы подчинен!
Не будь такой напасти, я б свободно
Дни проводил — и жил бы превосходно,
Как толстый поп, — чернил не изводил,
А лишь распутничал бы, ел и пил,
Ночами бестревожно спал в постели,—
И годы незаметно бы летели.
Душа моя сумела б укротить
Надежд и дум честолюбивых прыть,
Избегнуть той сомнительной дороги,
Где ждут одни препоны и тревоги,—
Когда б не Рока злобная печать,
Обрекшая меня стихи писать!
С тех пор как эта тяга овладела
Моим сознаньем властно и всецело
И дьявольский соблазн в меня проник,
Душе на горе, к сочинению книг,
Я беспрестанно что-то исправляю,
Вычеркиваю здесь, там добавляю
И, наконец, так страшно устаю,
Что волю скверной зависти даю.
О Скудери счастливый, энергично
Кропающий стихи круглогодично!
Твое перо, летая, выдает
По дюжине томов толстенных в год;
И хоть в них много вздора, смысла мало,
Они, состряпанные как попало,
В большом ходу у книжных продавцов,
В большой чести у лондонских глупцов:
Ведь если рифма строчку заключает,
Не важно, что строка обозначает.
Да, тот несчастлив, кто по воле муз
Блюсти обязан здравый смысл и вкус;
Хлыщ, если пишет, пишет с наслажденьем,
Не мучаясь ни страхом, ни сомненьем;
Он, сущую нелепицу плетя,
Собою горд и счастлив, как дитя,—
В то время как писатель благородный
Вотще стремится к высоте свободной
И недоволен никогда собой,
Хотя б хвалили все наперебой,
Мечтая, блага собственного ради,
Вовек не знать ни перьев, ни тетради.
Ты, сжалившись, недуг мой излечи —
Писать стихи без муки — научи;
А коль уроки эти выйдут слабы,
Так научи, как не писать хотя бы!

Каких интриг не видел свет!
Причудлив их узор и след,
Но цель одна: упорно, рьяно
Служить желаньям интригана.
А тот, найдя окольный путь,
Всех одурачит как-нибудь!
Вот потому-то лицемеры
Слывут ревнителями веры,
И свят в молве прелюбодей,
И плут — честнейший из людей;
Под маской мудрости тупица
Глубокомыслием кичится,
И трус в личине, храбреца
Грозит кому-то без конца,
И неуч пожинает лавры,
Каких достойны бакалавры.
Тот, кто лишился навсегда
Сомнений, совести, стыда,
Еще положит — дайте срок! —
Себе полмира в кошелек.

Им все труднее год от года,
Тем, кто живет за счет народа!
Еще бы! Церковь содержи,
И слуг господних ублажи,
Плати правительству проценты
За государственные ренты,
Учти налоги, и акцизы,
И рынка частые капризы,
Расходы на войну и мир,
На книги божьи, на трактир;
И, адских мук во избежанье,
Щедрее будь на подаянье.
А если ты владелец стад
И убежденный ретроград —
Изволь за проповедь мученья,
Долготерпенья и смиренья
Сектантам щедрою рукой
Воздать землею и мукой.
Взимают тяжкие поборы
С тебя врачи, и крючкотворы,
И торгаши, и сутенеры,
Блудницы, сводницы и воры,
Грабители, и шулера,
И дел заплечных мастера;
А лорд и джентльмен удачи
Всё норовят не выдать сдачи
С той крупной суммы, что пошла
На их нечистые дела;
Все те бедняги, что богаты,
Несут огромные затраты
На подкуп города, страны,
Земли, Небес и Сатаны.

Когда бы мир сумел решиться
На то, чтоб глупости лишиться,
То стало б некого винить
И стало б не над кем трунить,
Дел бы убавилось настолько,
Что просто скука, да и только!

Лев — царь зверей, но сила этой власти
Не в мудрости, а в ненасытной пасти;
Так и тиран, во зле закоренев,
Не правит, а сжирает, словно лев.

Нет в Англии тесней оков,
Чем власть ленивых стариков!
Одна им ведома забота:
Латают до седьмого пота
Весьма дырявую казну,
Пока страна идет ко дну.
Когда ж их дело вовсе туго —
Спешат к врагу, предавши друга,
И попадаются впросак:
На них плюет и друг и враг.

У человека каждого во власти
Источник собственных его несчастий;
Но за устройством счастия его
Следит судьбы ревнивой божество;
И если не захочется Фортуне,
То все его старанья будут втуне;
Предусмотрительность — увы — слаба,
Когда распоряжается судьба.
Как разум свой заботами ни мучай,
Всегда найдется неучтенный случай,
И неким злополучным пустячком
Он опрокинет все — одним щелчком!

Вождь мира — Предрассудок; и выходит,
Как будто бы слепой слепого водит.
Воистину, чей ум заплыл бельмом,
Рад и собаку взять поводырем.
Но и среди зверей нет зверя злее,
Чем Предрассудок, и его страшнее:
Опасен он для сердца и ума
И, сверх того, прилипчив, как чума.
И, как чума, невидимо для глаза
Передается злостная зараза;
Но, в человека отыскавши вход,
До сердца сразу ядом достает.
В природе нет гнуснее извращенья,
Чем закоснелое предрассужденье.