Льюис Кэрролл - Фантасмагория и другие стихотворения

Закон четвертый. Если дух
Нарушил чьи владенья
И наш Король остался глух
К его мольбам, то в прах и пух
Разносят привиденье.

Хотя нам кажется смешным
Подобное несчастье:
Мы лишь отчасти погрустим,
Затем опять соединим
Себя мы часть за частью.

Последнее из Правил я
Скажу без сокращений.
«Сир» — первый титул Короля.
Его употребляйте для
Обычных обращений.

Учтивость требует порой
Внести разнообразье —
«Мой венценосный домовой»
И «Ваша Призрачность» к любой
Тогда добавьте фразе.

Я, кажется, охрип слегка,
Измучен долгой речью.
Коль вы не против, выпьем-ка
По кружке горького пивка
За нашу с вами встречу».

«Так ты, — заметил я, — пешком
Бродил по этой стуже?
Я думал, что любой фантом
Летать умеет с ветерком
И выше туч к тому же!»

«Парит Король наш в облаках,
Тут спорить я не стану.
Но крылья — это роскошь… Ах! —
Вздохнул он. — Нам такой размах —
Увы! — не по карману.

Вот Духам крылья хоть бы хны
Приобрести — они же
Богаты, но не так умны:
От них держаться мы должны
Подальше и пониже.

В гордыне Духи не хотят
Признаться почему-то,
Хотя на нас они глядят,
Как на назойливых цыплят
Индюк глядит надуто».

«Все ясно — дом мой не в цене
У эдакой гордыни,
Но как узнали вы, что мне
Совсем неясен толк в вине,
И дом стоит в низине».

«Инспектор Гномберг побывал
У вас, мой друг, сначала…»
«Инспектор кто — берг? — Я вскричал.—
Чтоб призрак должность исполнял —
Такого не встречал я».

«Такое имя — Гномберг. Он
Из нашего сословья
И очень часто облачен
В колпак и желтый балахон,—
Сказал мой гость. — Здоровье

Он подорвал в родном краю.
Затем, покинув Брокен,
Приплыл лечиться в Англи-ю,
Где, пристрастившись к питию,
Леченьем пренебрег он.

Портвейн хороший, по словам
Вот этого субъекта,
Дает тепло больным костям,
И часто мы, признаюсь вам,
Зовем его Винспектор».

Я не терял присутствия —
Невольный юмор! — духа,
Пока (хотя был кроток я)
Речь провоцирующая
Вдруг не коснулась слуха:

«Кухаркам, кажется, всегда
Напомнить есть причина,
Что вкусной может быть еда,
А недоступные места
Совсем не для графина.

А ваш слуга? Не разогреть,
Лишь сжечь способен ужин!
Кем он работать сможет впредь?
(Чтоб это все уразуметь,
Специалист не нужен.)

Кусочек дичи был неплох,
Иначе все с гарниром!
Вы старый выбрали горох,
И я б на холод — видит бог! —
Не ставил гренки с сыром.

Хлеб, я бы так предположил,
Вкуснее из пшеницы.
А то, что я у вас здесь пил,
Чуть лучше выглядит чернил,
Но в пищу не годится».

Затем, смотря по сторонам
И бормоча: «О! Боже!»,
Сказал: «А комната? Она
Совсем уюта лишена,
Да и простора тоже.

А ваши окна так узки…»
Тут я вмешался резко:
«Мой архитектор мастерски
Оформил окна — их эскиз
Одобрил сам Джон Рескин».

«Я даже знать его не знал —
Все это показуха!
С тех пор как сам я духом стал,
Таких убогих не встречал
Я проявлений духа.

Почем сигары? Вкус хорош!
Они вполне отменны!»
Ответил я ворчливо: «Что ж?!
Развязно ты себя ведешь,
Как будто мы кузены.

Скажу я без обиняков
Мне не по нраву это».
«Так вот, — сказал он, — вы каков!
(Он взял графин.) Я был готов
К развитию сюжета».

Он, видно, знал, какая ждет
Меня за это кара:
«Приступим! — крикнул он. — Вперед!»
Так, что спастись не смог я от
Разящего удара.

Затем, не помня, где я есть,
Я этому задире
Все повторял, пытаясь сесть,
Что пять плюс два, конечно, шесть,
А два плюс пять — четыре.

Но, как и что, мне не узнать,
Стряслось на самом деле.
Когда очнулся я опять,
Свет ламп не от, а как-то вспять
Струился еле-еле.

Но все же я заметить смог
Сквозь мрак и мглу, спросонок,
Что Биографии урок
Мне гость дает, суров и строг,
Как будто я ребенок.

«О! Детство — чудная пора!
Я помню те мгновенья,
Как мы, вся наша детвора,
Жуем на сладкое с утра
Лепешки и варенье».

«В какой-то книжке твой сюжет, —
Сказал я, — мы читали,
Известной всем нам с детских лет,
Как Справочник Брэдшо». В ответ
Он процедил: «Едва ли».

«Я вспомню парочку цитат…
Там, кажется, «три крошки»…
Нет!.. «привиденьица» сидят
И с «наслажденьицем» едят
«С вареньицем» лепешки.

Сейчас найду я этот том…» —
«Оставьте проволочки!
Я вспомнил, — бросил мне Фантом,
Все дело, видите ли, в том,
Что я сложил те строчки.

Их «Мансли», кажется, издал,
А некий видный критик,
Как мне агент мой рассказал,
Хотел бы взять их в свой журнал,
И публике открыть их.

Отец наш был из домовых,
А мама наша — фея.
Но вот нашел на маму стих,
Что будем мы счастливей их,
Различный вид имея.

От этих маминых затей
Наш клан теперь раздроблен,
Поскольку двое из детей —
Конечно, из породы фей,
Затем — упырь и гоблин.

То, что один пошел в отца,
Забыл сказать вам раньше.
Затем — два юных сорванца,
Причем один — шотландец, а
Другой наш братец — баньши.

У вас, я вижу, здесь табак?
Я взять себе позволю
Понюшку? Дальше — вурдалак,
Я, эльф и два неясно как
Сюда попавших тролля.

Однажды Духи к нам зашли
И были так нарядны,
Что взгляд наш сразу привлекли
И показались издали
Нена- и неприглядны.

Что в них такого? Белый сак
Висит на них мешком, но
Мне мать отвесила тумак,
Сказав, чтоб не глазел я так
Нахально и нескромно.

С тех пор желал я Духом стать, —
Вздохнул он с сожаленьем, —
Да только толку что мечтать?
К нам наша призрачная знать
Относится с презреньем.