Семен Липкин - Большая книга стихов

1

Что испытывала мать,
Стоя у порога,
Прежде, чем домой позвать
Праотца иль Бога?
2

Как звались былых времен
Дети или внуки?
Тех ласкательных имен
Кто запомнил звуки?
3

И когда пред Всеблагим
Он главой поникнул, —
Милым именем каким
Отрока окликнул?
4
Наколол, связал дрова,
Нагрузил на сына.
Исаак молчал сперва.
Смолкла и долина.
5

А потом сказал отцу:
"Есть дрова, кресало,
Что ж не взяли мы овцу,
Чтобы жертвой стала?"

6

Был ответ: "Я чту, мой сын,
Господа приказы.
Для сожженья есть один
Агнец большеглазый".
7

Поднимались по холмам.
Силу зной удвоил.
Меж деревьев Авраам
Жертвенник устроил.
8

Он разжег дрова, помог
Отроку раздеться,
И глядел он, и не мог
Вдоволь наглядеться.
9

С загорелой наготой,
С обещаньем мощи,
Был он строен, — молодой
Кедр ливанской рощи.
10

Тонкостан, верблюдоок,
Брови на излете,
И чудесно зрел росток
Крепкой крайней плоти.
11

"Я обрезал эту плоть,
Я не ждал укора.
Сам нарушил мой Господь
Слово договора.
12

Сын единственный умрет.
Как же, сверхстолетний,
Я могу родить народ,
Что песка несметней?
13

Да нужны ли мне стада,
Роды и колена,
Без тебя, моя звезда,
Мальчик мой бесценный?
14

Нет, пред Богом грешен я
Разуменьем скудным:
Разве может Судия
Быть неправосудным?
15

Нет, не глина я, хотя
Сотворен из праха,
И теперь мое дитя
В огнь войдет без страха.
16

Заповедал Судия:
"Народишь ты племя,
И твое умножу Я,
Умножая, семя".
17

Смысл словес его глубок,
Рассуждая строго,
Бог есть мысль, и мысль есть Бог,
Я — подобье Бога.
18

Не равняй людей с песком,
Звездами не числи:
Мысли в образе людском,
Все мы — Божьи мысли.
19

Тлен — кресало и тесак,
Дерево сгорает.
Я есть мысль, мысль — Исаак,
Мысль не умирает".
20

Он взглянул — и обомлел:
Сын смотрел на пламя, —
Точно так же Бог смотрел,
Теми же глазами!
21

И с небес воззвал слуга,
Богу предстоящий,
И баран свои рога
Выдвинул из чащи.

1

Табунились табуны,
И стада ягнились,
И сияющие сны
Каждой ночью снились.
2

К небу воздух восходил
Свежим фимиамом,
И явился Михаил
Перед Авраамом:
3

"Ныне Бог меня послал
За твоей душою".
Но старик еще желал
Жизнью жить земною.
4

Был он крепок, был не скуп,
Всех встречал с радушьем
И любил мамврийский дуб
Над шатром пастушьим.
5

Он сказал: "Я отдохну
Под господним кровом,
Но сперва на мир взгляну,
Сотворенный Словом".
6

Михаил простер крыла,
Стала ночь светиться,
На степной простор сошла
Чудо-колесница.
7

Взвились вестник и старик
Вровень с небесами.
Беспредельный мир возник
Перед их глазами.
8

И увидел Авраам
Сверху, с колесницы,
Ложь, разбой, и блуд, и срам,
Плахи и темницы.
9

Вскрикнул: "Боже! Здесь позор!
Мир живет в безверьи!
На людей низвергни мор,
Пусть сожрут их звери!"
10

Но раздался Божий глас:
"Знай, в иных началах
Я миры творил не раз,
Тут же разрушал их.
11

То, что Словом создавал,
Было бессловесным.
Дух себя не узнавал
В облике телесном.
12

А вот этот мир хорош,
Ибо в этом зданье
Правде уступает ложь,
Радости — страданье.
13

Ибо здесь любовь сладка, —
Не страшась броженья,
Пьют из чашечки цветка
Мед воображенья.
14

Этот грешный мир — дворец,
Город говорящих,
Ибо только Я — Творец,
Нет других творящих".

Серое небо. Травы сырые.
В яме икона панны Марии.
Враг отступает. Мы победили.
Думать не надо. Плакать нельзя.
Мертвый ягненок. Мертвые хаты.
Между развалин — наши солдаты.
В лагере пусто. Печи остыли.
Думать не надо. Плакать нельзя.

Страшно, ей-богу, там, за фольварком.
Хлопцы, разлейте старку по чаркам,
Скоро в дорогу. Скоро награда.
А до парада плакать нельзя.
Черные печи да мыловарни.
Здесь потрудились прусские парни.
Где эти парни? Думать не надо.
Мы победили. Плакать нельзя.

В полураскрытом чреве вагона —
Детское тельце. Круг патефона.
Видимо, ветер вертит пластинку.
Слушать нет силы. Плакать нельзя.
В лагере смерти печи остыли.
Крутится песня. Мы победили.
Мама, закутай дочку в простынку.
Пой, балалайка, плакать нельзя.

Мне нравится художник
Порывистый, худой.
Огнем незримым движим,
Он был когда-то рыжим,
Теперь бледно-седой.

Он пишет лишь портреты,
И пишет каждый день.
Сменяются недели,
Сменяются модели,
Бессменны свет и тень.

Оделись души цветом,
А плоть — в другой стране,
В Нью-Йорке, в Тель-Авиве
Она стареет вживе
На каждом полотне.

Я задаю вопросы
Портретам в мастерской:
— Прошла твоя ангина?
— А вас гнетет чужбина?
— Есть воля и покой?

Что ты узнал? Что поведал? Вотще
Все твои дни, труды и рассказы.
Близится тот, кто слышит Приказы, —
Первенец смерти тысячеглазый
С капелькой желчи на остром мече.

Есть отрада и в негромкой доле.
Я запомнил, как поет в костеле
Маленький таинственный хорист.
За большими трубами органа
Никому не видно мальчугана,
Только слышно: голос чист…

Я принес вам свои раздумия,
Сны трепещущие свои, —
Отпрыск разума и безумия,
Родич голубя и змеи.

Я принес вам свои крамольности,
Я, пугающийся тюрьмы,
Тихо тлеющий пленник вольности,
Жаром веющий светоч тьмы.

Как я царствовал, раболепствуя,
Как я бедствовал на пиру!
Я принес вам свои молебствия,
Спойте их, когда я умру.

Пляж опустел. Волны в солнечных вспышках.
Яркий песок. Сонный толстый рыбак.
Чайки болтливые в белых манишках.
Черное сборище тощих собак.