Уистан Хью Оден - Избранные стихотворения

Любви безответной, немыми устами?

Так если взаимной любви нет, то пусть

Быть любящим больше мне выпадет грусть.

Смешной воздыхатель, я знаю отлично,

Что если звезда так ко мне безразлична,

Я вряд ли скажу, что ловлю ее тень

И жутко скучаю за нею весь день.

А если случится всем звездам исчезнуть,

Привыкну я видеть пустующей бездну,

И тьмы торжество я учую душой,

Хоть это и требует срок небольшой.

Сентябрь 1957?

Он, оглядев имение, был счастлив в этот миг:

Изгнанник-часовщик взглянул неуловимо,

Знакомый столяр шел на стройку мимо,

Туда, где госпиталь, как саженец всходил.

Почти все принялись - садовник известил.

Сверкали Альпы белизной. И было лето. И был он так велик.

В Париже желчью изошли враги,

Ругая нравственность сидящей в грозном кресле

Слепой старухи, ждущей смерти и письма.

Он рек: "Нет слаще жизни!" Так ли? Да, весьма.

Борьба за правду, справедливость стоит жизни, если

Добавить садоводство к ней и острые мозги.

Лесть, брань, интриги... Будучи умней,

Он, все же, предпочел иные средства

В войне с посредственностью, например, смиренность,

По надобности, хитрость - атрибуты детства,

Двусмысленный ответ, порой, неоткровенность.

И терпеливо ждал паденья их Помпей.

Не сомневался он, как Д'Аламбер, что победит.

Один Паскаль - достойный враг, другие ж, Боже,

Отравленные крысы; а впереди еще так много дел ,

Рассчитывать придется на себя - таков удел.

Дидро - тот просто глуп и делает что может,

Руссо всплакнет и первенство простит.

В ночи ему вдруг вспомнились подруги. Вожделенье -

Великий педагог; Паскаль - дурак.

Эмилию влекли и звезды, и постель. Пимпетта - клад,

Его любила так же, как скандал, и он был рад.

Отдав Иерусалиму скорби дань: итак -

Несправедливым ненавистно наслажденье.

Ему не спится, будто часовому. Покоя нет

В ночи. Землетрясенья, казни: смерть тоже на часах.

По всей Европе нянечкам-вампирам

Не терпится сварить своих детей. И только лира

Его их остановит. За работу! А звезды в небесах,

Не ведая забот, слагали песнь, бесстрастную, как свет.

Февраль 1939

1

Дары валились -- выше головы,

Вцеплялся тут же в лучший каждый год:

И улей счастлив под десницею пчелы,

Форель всегда форель, а персик -- сочный плод.

Успешным был уже их первый шаг,

Хоть вся наука -- руки повитух,

Согласие с собой им укрепляло дух,

И каждый знал зачем, и что, куда и как.

Пока, в конце концов, не вылупилась тварь,

Года в нее вгрызались, как в букварь,

Фальшивая насквозь, ни лев, ни голубица,

Кого бросало в дрожь, едва зачнет сквозняк,

Кто истине служил, но попадал впросак.

Ну, как в такое не влюбиться!

2

Ну что с того, что райский плод запретен?

Ну что здесь нового? Сей мудростью горды,

Они все знали наперед. Конечно, не заметив

Того, ктo их журил из облачной гряды.

Так и пошли. Их путь лежал во мраке --

Слабеет память, смутен смысл речей --

Их отказались понимать собаки,

Не с ними разговаривал ручей.

Рыдали, ссорились, свобода не давалась,

И, словно от подростка горизонт,

От них упорно зрелость удалялась,

И страшно, что ответ держать придется.

Но издали их ангелы хранили от

Законодателя и стихотворца.

3

Лишь только запах выражает чувства,

С пути не сбиться -- только глаз и дан.

Фонтанов речь неясна. Птиц искусство

Бессмысленно. И так сложился план

Охоты на слова -- уже не до съестного.

Зачем ему гортань? Вот главный интерес!

Он целовал невесту ради слова

И мог послать слугу за звуком слова в лес.

Они покрыли мир, как саранча.

А он -- он жалок был ввиду такой напасти

И, собственным творениям подвластен,

Мог и проклясть их племя сгоряча.

К ним, недостойным, он сгорал от страсти.

И так подавлен был, что хоть зови врача.

4

И он остался. Стал прикован к месту.

Стояли стражи у дорог -- то лето, то зима.

И сватали холмы ему невесту.

И блеск светила вел -- не проблески ума.

Он с братьями не ладил, ибо в вере

Они нестойки были, идолам кадя.

И, если гость стучался ночью в двери,

Могли и оседлать, как бедуин коня.

И начал понемногу изменяться он.

Все ближе к почве, цвет лица землистый,

Да и смердел уже, как жертвенный баран.

«Эй, он -- простак!» -- неслось со всех сторон,

Поэт в нем видел свод сермяжных истин,

И ставил гражданам его в пример тиран.

5

Он одарил их истиной крылатой:

Земле беспечной быть, коли конец один!

Он соблазнял девиц, представ пред ними в латах,

Без Страха Рыцарь, Щедрый Властелин,

От гнета матерей Спаситель и Исхода

Пропагандист, за ним пошли сыны,

Заматерев в скитаньях -- год за годом --

И познавая у костров, что люди все равны.

Но вдруг ненужен стал -- насытилась земля.

Он опустился и сходил с ума,

И пил по черной без оглядки.

Или сидел в конторе городской

И одобрял Законы и Порядки.

И ненавидел жизнь всей душой.

6

Он звезды наблюдал и птиц свободный нрав,

Разливы рек и взлет Империй краткий,

Гадал на требухе и иногда был прав,

Платили хорошо за верные догадки.

Он в Истину влюбился даже прежде,

Чем он ее познал, и в скит свершил побег,

Где и постился в одиночестве, в надежде

Ее уговорить, и презирал всех тех,

Кто ублажал ее руками, всех тех, прочих,

Кто глух был к голосу ее. Один, он, без борьбы

Ей следовал, хоть подгибались ноги.

Он шел за ней, чтоб посмотреть ей в очи

Догнал, взглянул, увидел -- все слабы,

И самого себя, как одного из многих.

7

Он слепо им служил -- и, говорят, был слеп.

Меж ними он ходил, ощупывая вещи,

Их ощущенья пели в нем, но, вслед,

Они кричали -- «Бога голос вещий!»

Он стал ненужен, ибо был столь чтим,

Что зря огонь он посылал на кущи.

И трепет сердца им в ответ, он принимал за гимн,

А то был голос Зла, отныне им присущий.

Не пелись песни, он их сочинял,

В размер старательно вгоняя сонм видений,

Печаль лелея, словно план владений.

И, как убийца, шел в свой вертоград,

Чтобы на них взглянуть, и головой качал,

И трепетал, встречая хмурый взгляд.

8

Оратай справный, он -- оратором вдруг стал

С терпимым к злу и ироничным взглядом,

С лицом живым, что у твоих менял,

Идея равенства овладевала стадом.

И братом стал ему последний человек,

И небо он воздвиг, вздымая всюду шпили,

Музей хранил его Ученье, как ковчег,

И за доходами папирусы следили.

И все произошло в такой короткий срок,

Что он забыл, зачем был миру явлен,

Он к людям шел, но оставался одинок.

То денег не считал, то, вдруг, смиряя пыл,