Уистан Хью Оден - Избранные стихотворения

Мы здесь живем. В Сегодня, в этом даре,

Еще не принятом. Его пределы -- это мы и есть.

Простит ли пленник плен, расставшись с кандалами,

И смогут ли опять послать Благую Весть

Грядущие века, сбежав в такие дали,

Что позабудут все, случившееся с нами?

21

Жизнь не закончена, пока земли сыны

Еще дерзают и пока им слышен птичий щебет,

Поэт замкнет уста, коль песни на ущербе,

Они ж -- по всей земле идти обречены.

И кто-то не приемлет юных пыл и спесь,

И миф израненный оплакивая, стонет,

Что мир утраченный и не был ими понят,

А кто-то ясно видит -- для чего мы здесь.

Утрата -- их жена и тень. Тревоги темный зев

Их поглощает, как гостиница. Похоже,

Им там и плесневеть годами, слыша зов

Для них всегда запретных городов,

Где улыбнется, встретив их, прохожий,

Но где враждебны им растения и кров.

22

Просты, как в снах мечты -- они и говорят

Элементарным языком сердец,

И мускулам веселья шлют заряд,

Такой, что может заплясать мертвец;

Они кривляют нас, меняясь каждый день,

Отображая каждый в танце поворот,

Они -- свидетельство всех наших прошлых дел,

Знать, соглядатаев заслав под видом нот.

А пляшут подо что в ужасный этот год?

Когда скончалась Австрия, когда Китай забыт,

И снова занят Теруэл, когда Шанхай горит,

И Франция обходит всех с: «Partout

Il y a de la joie». Америка пришлет:

«Do you love me as I love you».

23

Когда нам подтвердят все рупоры печали

Триумф врагов и, что числа им несть,

Что наши армии бегут и бастионы пали,

И, что насилие ползет, как новая болезнь,

И Зло привечено везде, и сожалеет каждый,

Что матерью на свет произведен,

Давайте вспомним тех, кто истины возжаждал

И дезертировал, и среди них был он,

Кто десять лет молчал, но был трудами занят,

Пока в Мюзоте [3] Мюзот -- загородное поместье в Швецарии, где в 1923 году Рильке завершил «Дуинские Эллегии»: « Я вышел, чтобы приласкать мой маленький Мюзот, за то что хранил все это для меня и, в конце концов, дал возможность это совершить, и я погладил его, как прекрасное, косматое животное». (Избранные письма Р.М. Рильке 1902-- 1926). с уст не снял печать,

Чтоб с миром нам не пребывать в разладе.

И -- за Свершенье -- благодарный, со слезами

Он вышел в ночь, чтоб башни приласкать,

Как зверя укрощенного мы гладим.

24

Нет, не их имена. Это были другие -

Кто, квадраты наметив, прямее струны,

Проложили проспекты, где комплекс вины

Ощущает прохожий, и клонятся выи

Их самих, нелюбимых, кому без следа

И пропасть, да и то, не в вещах же им длиться.

А тем -- тем нужны лишь счастливые лица,

Чтобы в них пребывать, чтобы мы никогда

Не вспомнили это ужасное время.

Земля их плодит, как залив -- рыбарей,

А холмы -- наших пастырей, сеющих семя,

Чтобы нами взошли, как те зерна пшеницы;

Это нашей крови возродить их, и в ней

Им, кротким к цветам и потопам, храниться.

25

Закон для них еще и не открыт, но, видимо, суров.

Вот, к солнцу тянутся прекрасные строенья,

И, в их тени, как бледные растенья,

Не выживают фанзы бедняков.

Одно лишь истинно -- судьбе до нас нет дела.

Когда мы планами великими полны,

Напомнит госпиталь, что все пред ним равны,

И ничего важнее нет, чем собственное тело.

И только детям здесь раздолье. Даже полицейский

К ним снисходителен. Восходит к временам

Иным их лепет. Ну, а взрослым, нам

Оркестры, разве что, предскажут благодать

В далеком будущем, где и сразиться не с кем.

Мы учимся жалеть и бунтовать.

26

Да нет же, не тому даем мы имена:

Кустарный промысел любви -- куда как интересней,

А игры детские, старинные поместья,

Руины древние и, под плющем, стена!

Один стяжатель бескорыстно ищет

Непродаваемый, изысканный продукт,

И только эгоисты, знать, найдут

Да мы ль замыслили его -- не дерзновений глыбы,

Но этот, глазу незаметный, гран,

Еще не давший нам фундамента для злобы?

Но бедствия пришли и мы молчим, как рыбы,

Дивясь тому, как изначальный план,

В жизнь претворяясь, нам сбирает прибыль.

27

В предгорьях выбора скитаемся, останки

Воспоминаний -- наш заплечный груз:

Нагие, теплые века естественной осанки

И на устах невинных счастья вкус,

И древний Юг тот, легкий, словно выдох,

Туда, к нему идти нам предстоит.

В конце концов, подсказывает выход

И самый безнадежный лабиринт.

И мы завидуем земле -- она-то навсегда,

Мы ж, подмастерья зла, обречены -- на годы,

Коль не были наги, как в этот мир врата,

Чье совершенство мы и обратили в прах.

Необходимость -- вот иное имя для Свободы.

Но только люди гор достойны жить в горах.

Нет, не у этой жизни, не у этой, такой бестолковой,

С играми, снами и кровью, струящейся в жилах.

В месте, опасном для новой души, душе новой

Смерти учиться придется у старожилов.

Кто тут ревнует к компании этой отчаянной

С первых минут и до тех, когда ночь нас объемлет?

Ей, обновленной, печаль отрицать бы печалью,

Смерть подменяя собой. От того-то печаль и дремлет.

Незабыванье -- не то, что сегодняшнее забвение

Прошлого дня, когда не к койке прикован, а в силе,

Память -- это иное рождение

Утра, которому не простили.

Мы все — переводим, лишь художник вводит

В видимый мир, где зло и любовь.

На жизненной свалке поэт находит

Образы, что причиняют боль.

От Жизни к Искусству идя, кропотливо

Надеясь на нас, что покроем разлад,

Ноты твои — вот хитрое диво,

Песни твои — вот истинный клад.

Пролей свою суть, о, восторг, наводненьем,

Колена склони и хребты заодно

В наш мир тишины, покоренный сомненьем.

Ты одна, ты одна, о, надмирная песнь,

Не в силах сказать, что мы попросту плеснь

И прощенье свое пролить как вино.

Пейзаж однажды напомнит ему материнский профиль,

Он вспомнит, как вершины гор росли и грифель

Отточеный, с любовью отметит названия,

Мест знакомых, узнанных, впрочем, заранее.

По зеленым лугам блуждая, он минует заводь.

Глупым дщерям земным он кажется лебедем и занят

Не обманом головы прекрасной наклон, а поклонением,

«Милая» -- плачет милый клюв в милую раковину с воодушевлением.

Под тенистым деревом играет летний оркестрик

«Дорогой мальчик, опасно нести добрые вести,

Радостно миру сему, -- будь же храбрым, как эти корни.»

Готовый спорить, он улыбается посторонним.

Обживая день, уже на закате, пророк этот к тому же

Странный привет от страны получает, которой защитник не нужен.

Оркестрик ревет, не прощая, «Оказался ты трусом, мой мальчик.»

И великанша подбирается ближе, стеная: «Обманщик, обманщик.»