Владимир Маяковский - Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927

Слышал —
     вас Молчанов * бросил,
будто
      он
    предпринял это,
видя,
     что у вас
      под осень
нет
  «изячного» жакета.
На косынку
     цвета синьки
смотрит он
     и цедит еле:
— Что вы
     ходите в косынке?
да и…
   мордой постарели? *
Мне
  пожалте
      грудь тугую.
Ну,
  а если
     нету этаких… *
Мы найдем себе другую
в разызысканной жакетке. —
Припомадясь
      и прикрасясь,
эту
  гадость
     вливши в стих,
хочет
     он
    марксистский базис
под жакетку
     подвести.
«За боль годов,
за все невзгоды
глухим сомнениям не быть! *
Под этим мирным небосводом
хочу смеяться
и любить».
Сказано веско.
Посмотрите, дескать:
шел я верхом,
      шел я низом,
строил
   мост в социализм,
недостроил
     и устал
и уселся
    у моста́.
Травка
   выросла
       у мо́ста,
по мосту́
    идут овечки,
мы желаем
     — очень просто! — *
отдохнуть
     у этой речки.
Заверните ваше знамя!
Перед нами
     ясность вод,
в бок —
    цветочки,
        а над нами —
мирный-мирный небосвод.
Брошенная,
     не бойтесь красивого слога
поэта,
   музой венча́нного!
Просто
   и строго
ответьте
    на лиру Молчанова:
— Прекратите ваши трели!
Я не знаю,
     я стара ли,
но вы,
   Молчанов,
        постарели,
вы
  и ваши пасторали.
Знаю я —
     в жакетах в этих
на Петровке
     бабья банда.
Эти
  польские жакетки
к нам
      провозят
       контрабандой.
Чем, служа
     у муз
        по найму,
на мое
   тряпье
      коситься,
вы б
  индустриальным займом
помогли
    рожденью
        ситцев.
Череп,
   што ль,
      пустеет чаном,
выбил
   мысли
      грохот лирный?
Это где же
     вы,
       Молчанов,
небосвод
     узрели
        мирный?
В гущу
   ваших ро́здыхов,
под цветочки,
      на́ реку
заграничным воздухом
не доносит гарьку?
Или
  за любовной блажью
не видать
     угрозу вражью?
Литературная шатия,
успокойте ваши нервы,
отойдите —
     вы мешаете
мобилизациям и маневрам.
  

Сложны
    и путаны
        пути политики.
Стоя
     на каждом пути,
любою каверзой
        в любом видике
англичанка мутит.
В каждой газете
       стоит картинка:
на шее у Бриана *
        туша Детердинга * .
Зол и рьян
мусье Бриан,
орет благим,
      истошным матом:
«Раковский,
     Раковского,
           Раковскому уйти! *
Он
  никакая
     не персона грата», —
это
  Бриана
     англичанка мутит.
И если
   спокойные китайцы
в трюмах
     и между котлами
на наших матросов
           кидаются
с арестами
     и кандалами,
цепь,
     на один мотив гуди:
китайца мозги
      англичанка мутит.
Если держим
      наготове помпы
на случай
     фабричных
         поджогов и пожаров
и если
   целит револьверы и бомбы
в нас
     половина земного шара —
это в секреты,
      в дела и в бумаги
носище сует
     английский а́гент,
контрразведчик
       ему
         титул,
его
  деньгой
     англичанка мутит.
Не простая англичанка —
           богатая барыня.
Вокруг англичанки
        лакеи-парни.
Простых рабочих
не допускают
      на хозяйские очи.
Лидер-лакей
услуживает ей.
Ходят Макдональды *
         вокруг англичанки,
головы у них —
        как пустые чайники.
Лакей
   подает
      то кофею, то чаю,
тычет
   подносы
        хозяйке по́д нос.
На вопросы барыньки
         они отвечают:
— Как вам, барыня, будет угодно-с. —
Да нас
   не смутишь —
         и год мутив.
На всех маневрах
        в марширующих ротах
слышу
   один и тот же мотив:
«Англичанка,
      легче на поворотах!»
  

Прожив года
      и голодные и ярые,
подытоживая десять лет,
рапортуют
     полтора миллиона пролетариев,
подняв
   над головою
         профсоюзный билет: *
— Голосом,
     осевшим от железной пыли,
рабочему классу
       клянемся в том,
что мы
   по-прежнему
         будем, как были, —
октябрьской диктатуры
           спинным хребтом.
Среди
   лесов бесконечного ле́са,
где строится страна
         или ставят заплаты,
мы
  будем
     беречь
       рабочие интересы —
колдоговор,
     жилье
        и зарплату.
Нам
  денег
     не дадут
        застраивать пустыри,
у банкиров
     к нам
        понятный холод.
Мы
  сами
    выкуем
        сталь индустрии,
жизнь переведя
       на машинный ход.
Мы
  будем
    республику
         отстраивать и строгать,
но в особенности —
утроим,
    перед лицом наступающего врага,
силу
  обороноспособности.
И если
   о новых
       наступающих баронах
пронесется
     над республикой
            кровавая весть,
на вопрос республики:
            — Готовы к обороне? —
полтора миллиона ответят:
            — Есть! —
  

Между писателем
        и читателем
              стоят посредники,
и вкус
   у посредника
         самый средненький.
Этаких
   средненьких
         из посреднической рати
тыща
     и в критиках
        и в редакторате.
Куда бы
    мысль твоя
         ни скакала,
этот
  все
    озирает сонно:
— Я
  человек
      другого закала.
Помню, как сейчас,
           в стихах
            у Надсо̀на * …
Рабочий
    не любит
        строчек коротеньких.
А еще
   посредников
         кроет Асеев * .
А знаки препинания?
         Точка —
              как родинка.
Вы
  стих украшаете,
           точки рассеяв.
Товарищ Маяковский,
         писали б ямбом,
двугривенный
      на строчку
           прибавил вам бы. —
Расскажет
     несколько
         средневековых легенд,
объяснение
     часа на четыре затянет,
и ко всему
     присказывает
           унылый интеллигент:
— Вас
   не понимают
         рабочие и крестьяне. —
Сникает
    автор
      от сознания вины.
А этот самый
      критик влиятельный
крестьянина
     видел
        только до войны,
при покупке
     на даче
         ножки телятины.
А рабочих
     и того менее —
случайно
     двух
       во время наводнения.
Глядели
    с моста
       на места и картины,
на разлив,
     на плывущие льдины.
Критик
   обошел умиленно
двух представителей
         из десяти миллионов.
Ничего особенного —
            руки и груди…
Люди — как люди!
А вечером
     за чаем
        сидел и хвастал:
— Я вот
    знаю
      рабочий класс-то.
Я
 душу
   прочел
      за их молчанием —
ни упадка,
     ни отчаяния.
Кто может
     читаться
         в этаком классе?
Только Гоголь,
      только классик.
А крестьянство?
       Тоже.
         Никак не иначе.
Как сейчас, помню —
         весною, на даче… —
Этакие разговорчики
         у литераторов
               у нас
часто
      заменяют
       знание масс.
И идут
   дореволюционного образца
творения слова,
       кисти
         и резца.
И в массу
     плывет
        интеллигентский дар —
грезы,
   розы
     и звон гитар.
Прошу
   писателей,
        с перепугу бледных,
бросить
    высюсюкивать
           стихи для бедных.
Понимает
     ведущий класс
и искусство
     не хуже вас.
Культуру
    высокую
        в массы двигай!
Такую,
   как и прочим.
Нужна
   и понятна
        хорошая книга —
и вам,
   и мне,
      и крестьянам,
            и рабочим.