Василий Бетаки - «МЕА» – двенадцатая книга стихов (2004–2006 годы)

Обыкновенный ад, года 46-ого.

Мостовые небо держат в горсти

Через камни пробившейся жухлой травой, и

В подъезде прячутся вечные двое, –

Ну куда беззащитность свою унести?

В семь утра работяге вольно’ выходить

Из какой-то «распивочной» дохлой тенью…

Так во сколько раз больше воображенья

Надо, чтоб невыдуманное воплотить?

Город тот растворился в десятилетьях.

И осталась даже не память – словà,

Но скоро время их тоже засветит:

Булыжник бледней, зеленей трава,

И вечные двое на фоне заката

Превратились в открыточный силуэт.

…Достоевского города, который когда-то

Душил нашу молодость, – больше нет.

А не исчезни он – не было бы на свете

Даже начала этих стихов,

Потому что я выудил строчки эти

Из чёрной воды и булыжных дворов.

Так от прочего мира мы прочно в России были отрезаны,

Что все, уехавшие хоть до первой войны,

Хоть в семнадцатом, хоть в сороковых,

Существовали для нас где-то в истории,

Персонажами времён совершенно иных…

А когда я встретился с некоторыми из них,

Казалось – не только Одоевцева, Бахрах или Анненков, но

И те, кто исчезли давным-давно,

Ни в каком прошлом вовсе не пребывали,

И вот теперь, на парижском бульваре,

Даже разговаривать с ними дано!

Следы Серебряного века мимо скользили…

В былом растворялись? Пожалуй – нет!

Ведь было не совсем понятно: это и вправду Париж, или

Притворяющийся Парижем Тот Свет?…

2005 г.

История – домище

Где выход и где вход?

Уж тут, ни принц ни нищий

Порога не найдёт…

Но в лабиринт залезши,

Изволь с волками выть…

Какой же это леший

Порвал, скотина, нить?

Нет, не без мысли задней

Запутал он пути:

Тут даже Ариадне

Дороги не найти…

Улисса Пенелопа

Ждать вовсе не должна…

От Азии Европа

Едва отделена:

Гуляют там номады

Потеют города,

А в городах – парады,

Жара и холода…

Ах, до чего ж невежливо

Разлаялись ветра:

Они от мыса Дежнева

свистят до мыса Ра!

То яростного вида

Круглятся облака,

То мрачного друида

Мохнатая рука…

И сохнут фараоны

В глубинах пирамид,

И тень Наполеона

За Цезарем торчит…

Гугниво гугеноты

Поют свои псалмы…

Ну, пусть ответит кто-то:

При чём

Тут

Мы?

…Потому что всё на свете,

А точнее сам «весь свет»

Состоит из двух вот этих

Слов коротких: «Да» и «Нет».

Бог и чёрт, мужик и баба,

(Дам – не дам – и все дела)

Середина-то хотя бы –

Где?

А вовсе не была:

Плюс и минус, море – суша,

«Лёд и пламень» – в общем, прав

Был во время оно Пушкин,

Двух знакомцев описав.

Стрелам и пчелиным жалам

Ход обратный запрещён,

Да и сам-то Бог, пожалуй,

Улица с односторон…

(о том, «как делать стихи»)

Не пишется. Не спится.

Бессонница – как страж…

На чём остановиться?

История? Пейзаж?

И где, какая птица

Рифмуется, кружится,

И стих впадает в раж?

А рифмы – как из крана

(видны, стены, штаны…)

Толпятся, как бараны:

(вруны, годны, полны…),

Ну, выверну карманы –

Слоны, бледны… Блины!!!

У кромки океана –

Бретонские блины!

На вересковой круче,

Над морем, прямо тут,

В толпе ветров колючих,

Девчонки их пекут.

А ну-ка, глянь на солнце

И заслонись блином,

Сквозь блин предстанет солнце

Канатным плясуном!

Набег ассоциаций –

Размашистым пучком…

Не дай им разбегаться

И оглядись кругом:

Вон, тучка, что так хмуро,

Так медленно прошла, –

Да, это тень Артура

У Круглого стола!

А стол стоит над сопкой

С прибрежной стороны,

На нём горячей стопкой

Возвысились блины!

Внизу же – ни травинки…

(Ах, в мире всё – песок!)

Глотни-ка, по старинке,

Поджаристый кусок!

Вдали – залива глотка

Скалиста и черна,

Закат – как сковородка

Для нового блина:

Нальют в неё тумана –

И вновь вознесены

Над пеной океана,

Белесой, как сметана,

У края океана –

Бретонские блины!

Июнь 2004 г.

«Есть три эпохи у воспоминаний...»

Анна Ахматова.

Три типа запахов бывает у растений:

Один – съедобный, над базарами висящий,

Другой – цветущий – запах женщины в постели,

А третий мрачный, из лесной, болотной чащи.

И есть три возраста, один – за жизнью гнаться,

Второй спешит сам за собой и дни и ночи,

А третий – только бы ни с чем не расставаться:

Не зря он первым обернуться вечно хочет!

Ещё – три голода: один – простой, как корка,

Другой извечный, никогда не утолимый:

Ладоням гладко, а губам и телу – горько…

А третий гонит так, что всё на свете – мимо,

Кроме стиха…

(Обнажённая в золотистых тонах)

И. Ш.

Где в море душу вливая,

Опять дрожит река,

Осоку раздвигая –

Оливковая рука…

Валькирия тяжёлая,

Звенит глухою медью,

Отряхиваея волосы,

Над виноградом мидий.

Июнь – белее белого,

Он даже ночью белей

Цветков жасмина, cделанных

Из платьиц мелких фей.

На фоне ветра белого,

Чуть влажная и медная,

Она идёт так медленно

По краю летних дней…

Звенят по меди искорки

Опавших лепестков –

Фарфоровые осколки

От статуй старых богов.

Давным-давно покинуты

Античные они,

И в воду опрокинуты

Жертвенные огни.

С холмов седого ветра дым

Над яркостью осок

И сквозь зелёный цвет воды –

Коричневый песок.

Валькирия тяжёлая

Звенит глухою медью

И отжимает волосы

Над виноградом мидий,

И волосы – как водоросли,

И тёмен медный цвет…

По камушкам. Над водами.

Вдоль края летних лет…

2004 г.

…рассказать

Обо мне, какой я была,

В те года, когда здесь жила…

Ирина Одоевцева.

…А те, кто и не знал её,

Твердят, серьёзны и упрямы,

Что, мол, отменное враньё –

Воспоминанья старой дамы.

Враньё? Узор для красоты?

Но с ней мы не были «на ты»,

Так как ручаться – между нами! –

(Кот умывался на окне),

Что истины всегда, годами,

Она рассказывала мне?…

(Кот умывался на окне…)

Но почему-то стало жаль,

Что скатывался с гор мистраль,

Что вдруг все пальмы смолкли разом, –

(Бурям и сказкам есть предел…)

Сказала… (Но к чему об этом?)

Что первый, кто её раздел,

Да и последний, был поэтом…

Враньё?… Словцо «для красоты?

Нет, с ней мы не были «на ты»,

Но было ей всего важней,

Что я вчера принёс мимозу,

Напомнившую цокот дней

На каблучках,

когда над ней