Василий Бетаки - «МЕА» – двенадцатая книга стихов (2004–2006 годы)

В белых ивах на узком Эйвоне,

В птичьем свисте сплетённых верхушек...

И пускай перед входом в &aquo;Глобус»

Ждут толпой кареты и кони –

Он то знал – балаганная глупость:

Лишь на сцене бывал он в Вероне.

А на сцене полно железа! [1] Стоящие в виде кулис и висящие сверху ржавые листы – такова была на гастролях в Питере декорация к «Королю Лиру» в Шекспировском Театре в 60-х годах, когда Лира играл Лоуренс Оливье.

Подсказал, не иначе, призрак,

Чтобы всех актёров зарезать

И прикончить датского принца.

Королевские пьянки жутки,

В чёрных скалах пенится море...

Вот опять балаганные шутки:

Не бывал он и в Эльсиноре!

И на Кипре он не был тоже.

Кто же, спутав орла и решку,

О придушенной дочке дожа

Напридумал ему в насмешку;

Всё наврав от слова до слова,

Не в угоду ль его лицедеям,

Взял – и Ричарда Никакого

Описал отменным злодеем?

Кто ж виной тут? Кто знает! То ли

Сэр Фальстаф [2] Исторический Фальстаф был английским комендантом Бастилии в дни оккупации Парижа во время Столетней войны, и пробыл несколько дней в осаде, жалуясь на голодные дни. , лишённый обеда,

То ли две-три роли без соли,

То ли хроники Холлиншеда? [3] Составлены в угодном новой династии (Тюдорам) тоне, с целью скомпрометировать Ричарда III.

Но ведь есть же терпенью мера!

И не хочет он быть в ответе

За тупой полуслух-полуверу,

Что и вовсе не жил на свете…

Нет, уж тут хватили мы лишку:

Эту Смуглую Леди Сонетов [4] Так называется роман Юрия Домбровского.

Не сыграть актёру-мальчишке,

Не придумать её поэту!

Лондон, всё выводит на площадь,

Но его трагедию спрятал

За коптящие пляски плошек

В размалёванный тёмный театр…

Что ж, – опять балаганная глупость?

Тут не сцена вам на балконе!

Ведь недаром у входа в «Глобус»

Ждут толпой кареты и кони!

Этот «Глобус» – как глобус…

Точней – весь мир:

За кулисами вечные споры

О ролях,

Задник с небом протёрт до дыр,

А статисты лезут в актёры…

И среди калибанов

себя чувствуя лишним,

(Иссякает терпенью мера!)

На чужом островке, никогда не бывшем,

Переломит свой жезл Просперо… [5] Просперо («Буря») считается автопортретом Шекспира. В своей последней пьесе, сломав жезл волшебника, он тем самым прощается с театром.

Трубка. Горстка мелких стёкол. Зеркала.

А увидеть все узоры – жизнь мала.

Поверти – разбудишь пеструю метель…

Осыпается рождественская ель,

Но, как свежая, игрушками полна

Древа Мира примитивная модель.

Мне сквозь ёлку вдруг привидится весна,

Мне аукнется в лесу собачий лай,

А кому-то не игрушки – ордена…

Что ж, играй, трубач предвечный, ты играй,

Дуй, архангел, в ту дурацкую трубу,

Нагуди-ка разным – разную судьбу!

Сам не зная, как звучать какой судьбе,

Предназначит ли он Штрауса тебе,

Или Верди вдруг завертит пёстрый сон,

Или Вагнеру ты тяжко обречён?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но юргой – из азиатской пестроты –

Чьи-то судьбы, да спалённые мосты,

Но случайность на случайность, – лоб об лоб –

И встряхнёт, и повернёт калейдоскоп,

И со звоном полетят стекляшки дней,

Как шестёрка перепуганных коней…

Что ж, крути, но гнать карету не спеши:

Ну а вдруг мелькнёт портрет моей души?

И хоть век ищи, стекляшками звеня,

Не вернуть тебе вчерашнего меня…

Под ногой ветки потрескивают как в костре в эту погоду:

Роща кажется жутко сухой! Будто отдали морю всю воду

Эти вечнозелёные дубы, которые приютят

хоть сойку, хоть белку,

И узловатые эти сосны… (помнишь, в «Острове сокровищ» – те, синие

На прибрежном песке, под которыми кокнул кого-то Сильвер?)

Не от их ли колючего нрава хоть какую-то взял я безделку?

Плюхает тихий прилив. У кромки, песчано и мелко.

Песочный дворец, построенный малышом, терпит головомойки…

А при отливе песок опять серебрист, да и волны притихли.

Только скалы – как скалы… Упрямство моё – не от них ли?

А диковатость? От диких камней

какой-нибудь здешней постройки?

Видишь, куски синевы у неба крадут вороватые сойки?

Кузины сорок-воровок, (и не менее склонные к сварам)

Даже ангелы привыкли к их кражам: что взять, мол, птицы!

Ведь всё подберут: огрызок яблока, осколок неба, или крошки пиццы.

Наша тяга к небесному – не из ихней ли краденой синевы струится?

Ну а тяга к воде, когда плечи на берегу охватывает жаром?

Ну конечно: море – прародина, (Кровь солона недаром!)

И хоть в незапамятные времена

изгнали нас из воды, как из Флоренции Данта,

Но память рыб, осьминогов, каждой актинии, любой черепашки,

Даже память планктона и та спрессована у нас в черепушке!

Море! Ведь то, что не терпит наша натура неволи – не от него ли?

Даже облака при всём разнообразии, кажутся банальней ваты,

От того, что какие-то новые, не верёвочные, не живые ванты

У швертботов, вытащенных на пляж,

да и корпус – пластик,

А естественное, деревянное, давно уже странно…

Всё, что настоящее, теперь вызывает у всех сомненье,

Но всё-таки, не от этих ли мачт –

не выдохшийся и поныне дух дальних странствий?

Мы ведь в жизни только одно и делаем:

время обмениваем на пространство!

Чаще – даже не странствия – скромнее – передвиженье.

Повидать, побывать, побыть отзвуком, контуром, тенью…

На горизонте, близкие, острова-близнецы: Пор-Кро и Пор-Кроль.

Хоть вокруг бы проплыть!

Много ль надо – сам себе капитан и король!

Ведь не громоздкий «Арго», не ошибка Тесея – тот черный парус,

Не финикийские, тяжкие корабли, не феаков летучая ярость,

Не бригантины, на которых шастала по морям перекатная голь,

Не триремы Рима, не каравеллы несчастного Магеллана –

Просто швертботик, зато – сами себе короли и капитаны!

Вечер. Дымки шашлыков,… Прибрежные склоны рыжи.

К чёрту длинные вёрсты Вергилия, Овидий мне ближе:

Вечные метаморфозы веселы, а долгие скитанья – да ну их к мате…

Бесконечное приближение волн есть уже осознанье воли,

Извечное беспокойство толпящихся строчек – не от него ли?

Не от него ли стихи, что полощутся, как под ветром платья,

Эти почти гекзаметры, которым рифма, вроде, некстати?

Нет! Эта парная рифма прибоем, если надо, и берег размоет!

Да и кто же достоин гекзаметров более, чем Средиземное море?

Вот, говорят, чуть не двести лет, как по-русски гекзаметры сникли!

А мне всё не верится: даже эти строки мои – не из них ли?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И после того, как спросонья сосновой веткой получишь по роже, –