Аркадий Кулешов - Знамя бригады

В стороне от проезжей дороги
Стоит хуторок одинокий —
Лизаветина хата.
Мы стучимся…
Гостям она рада.
Тотчас стол Лизавета накрыла,
Нас к столу пригласила:
— Ешьте, пейте…

И пили мы, ели.
Всем троим постелила постели:
Спит Смирнов на перине в доме,
Я — в сарае на свежей соломе,
А для Ворчика место в клети.
Столько было хлопот Лизавете!
На солому пахучую лезу
Я под самую крышу.
Тихо месяц встает из-за леса,—
Сквозь расщелины вижу.
Я лежу себе, курткой накрытый,
В куртке знамя бригады зашито,—
За него головой отвечаю…
Думы думаю…
Засыпаю…
То ли вправду, то ль чудится мне —
Заскрипели ворота сарая,
Наяву или, может, во сне
Зашуршала солома сухая?
Просыпаюсь я: — Кто это?
— Это…
Ты не спишь?.. Это я, Лизавета…
Я и в хате была — не спится,
Я и в клеть зашла — не лежится
И сюда вот пришла я, вдовица…
Дозволь примоститься… —
Села рядом со мной Лизавета:
— А зачем вам шататься по свету? —
Говорит она, тихо вздыхая. —
Посмотри-ка, удача какая:
Живу я отлично,
Единолично…
Иль не люба, не мила?
Иль работаю мало?
Все луга покосила,
Нынче жито дожала…
Оставайся со мной честь по чести,
И пойдем мы с тобою вместе
По спокойной ровной дорожке,—
Ни войны тебе, ни бомбежки…
Оставайся…
— Пойду…
— До Урала
Все как есть немчура позабрала.
Ты подумай…
— Что ты сказала?
— То, что немцы дошли до Урала,—
Так их радио передавало.
Путь далекий. Достанет ли силы
Пепелища считать да могилы
По дорогам, а их не мало. Ну?
— Пойду! — Лизавета встала.
— Душно тут, — говорит, — не спится.-
Снова в клеть заспешила вдовица.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В небе утреннем скрылся
Над желтою нивою сжатой,
С дальней тучкою слился
Дымок Лизаветиной хаты.
Извиваясь, как змеи,
Все дальше ведут нас тропинки.

Подневольные жнеи
Нам песню поют на дожинках.

Крестьянская хата
Стояла над светлой рекою.
И жил там оратай
С женою
И дочкой родною.

Пришла к ним недоля,
Пришла и назад не уходит:
По житному полю
Минеры немецкие бродят.

Зачем же высокое жито
Земля породила,
Коль немцами в жите зарыта
Нечистая сила?

— Жать нынче не станем, —
Хозяин жене объясняет.
Но дочку без хлеба оставить
Жена не желает.

Тайком поднялася,
На зорьке ушла за ворота.
На ниве своей занялася
Привычной работой.

Проснулся хозяин, дивится:
Немало нажатого жита.
Лежит его жница
Средь поля убита.

Ее на кладбище из хаты
Снесли, схоронили,
Но дочку без хлеба оратай
Оставить не в силе.

Проснулася дочка и вышла:
Все жито пожато.
Как сноп, на снопах неподвижно
Лежит ее тата…

Средь поля стоит молодая,
Разводит руками.
Стоит и не знает,
Что делать теперь со снопами.

В копну, как могла,
Их сложила, вздохнула глубоко.
В деревню пошла,
Что за речкою недалеко.

Сказала соседям:
— Возьмите,
Возьмите копну золотую.
За эту копну окажите
Мне милость такую:

Срубите лесину,
Отцу домовину
Скорей из нее смастерите.
А в ту домовину
Меня, сиротину,
С отцом заодно положите…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В небе утреннем скрылся
Над желтою нивою сжатой,
С дальней тучкою слился
Дымок Лизаветиной хаты.
Мы идем по равнинам,
Ту горькую песнь допеваем.
Долго ль, нет ли идти нам —
Об этом мы сами не знаем.
Не хотим говорить мы об этом,
Потому и запели.
Ходим, бродим по свету,
А дойдем ли до цели?
— И куда, и куда мы идем? —
Крикнул Ворчик со злостью.—
И в какую могилу несем
Наши кости?
Для чего эта вся кутерьма?
Может, правду вдова мне сказала,
Что коричневая чума
Доползла до Урала?
Может, нам через эту чуму
Не пройти, не уйти из неволи?
Что молчите? Кричу я кому?
Самому себе, что ли?
Или, может, на ветер кричу,
Может, слух ваше ухо утратило?..
Я хочу, самолично хочу
Слушать радио.
Поняли? Радио!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Глушь. Отсюда советские люди
Тайком говорили с Москвою.
Чаща. Провод антенны
Высоко закинут на хвою.
И, шалаш охраняя лесной,
Белки носятся над головой.
И сюда — через топи, леса и поля —
Докатился нежданно
От Москвы, от созвездий Кремля
Голос диктора Левитана…

Мы в лесу уже третий день,
Нам с приемником трудно расстаться,
Перед ним я уселся на пень —
Не могу оторваться.
И к нему мои руки
Привыкли, как раньше к штурвалу.
Спать ложимся под звуки
«Интернационала».
Бьют часы. Молча думаю я,
Город свой вспоминаю.
Где-то бродит родная семья?
Где жена с малышами?
Не знаю.
Может, пали они под огнем,
Может, пуля в дороге догнала?
Сводки слушаем ночью и днем —
Сводки радуют мало.
Слышим: солнечный город наш
Взяли полчища вражьи…
Одиноко иду за шалаш,
Что ты, белка, мне скажешь?
Разве мало дорог
Я измерил своими ногами?
Разве жлобинский ров
Не своими я видел глазами?
Дети, матери, старики
В нем зарыты живыми.
Долго, долго пески
Шевелились над ними.
И сейчас, может быть,
Шевелятся тревожно.
Разве можно такое забыть?
Слышишь, белка? Забыть невозможно.
Разве лай душегубов,
Двуногой немецкой скотины,
Лязг стальной, барабаны и трубы
Слушать нам не противно?
Разве слушать не тягостно марши,
Марши фашистов?
По земле мы идем иль по Марсу,
Зверек мой пушистый?..
— Что сидим, комиссар полковой? —
Ворчик стал торопиться.—
Этак нам не видаться с Москвой
И к своим не пробиться.

Снова ветер шумит полевой,
Снова стежки, пригорки, криницы.

Мы пошли,
Только вдруг отчего
Перестал торопиться Никита?
То внезапно потянет его
Отдохнуть возле жита,
То присядет на камень
В лесу на поляне
И в сапог свой полезет руками,—
Дескать, гвоздь ему ногу изранил,
То песчинку ругает потом,
Что под веко попала.
Не песчинка попала, а дом,
Где, наверно, жена ожидала.
Дом отцовский, знакомый порог,
Он зовет неотступно, упрямо.
А в лесу — перекресток дорог,
Свороти — и шагай себе прямо.
Мы садимся, А Ворчик все бродит, —
Знать, места себе не находит…

Дороги, тревоги,
Мгновенья, сомненья,—
Цепляются ноги
В лесу за коренья.
На топкую гать
Он, не видя, ступает.
Хотел бы отстать,
Да решимости не хватает.
Догадались мы сразу, о чем
Так тоскует Никита…

Ночь свежа. Мы с Никитой вдвоем
Моей курткой накрыты.
Он ко мне повернулся спиной.
Спит. И я засыпаю.
Ночь. Над ним, надо мной
Глухо шепчет сосна вековая…

Я проснулся полночной порой,
И зуб на зуб не попадает.