Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

Пираты здесь царят, пируя; шум и гам!
Пусть! Мой в Кайенну путь: оттуда слышны стоны.

Я полечу с тобой, с тобой, с окровавлённой!

Я бодрость понесу изгнанникам в их край!

Французы! Слушайте! Что там за попугай
На вашем знамени? В какой его клоаке
Лойола подобрал, сочтя орлом во мраке?
Клюв у него в крови, — но это ваша кровь!
Я с этим не мирюсь. Лечу я в горы вновь.
Пусть короли его приветствуют в азарте, —
Я слышать не хочу об этом Бонапарте!
Льстецы-сенаторы! Лечу к родным горам!
А вы блаженствуйте в зловонье сточных ям,
Валяйтесь, гнусные, под этой твердью звездной!

Я полечу с орлом в глубины тучи грозной.
Он близок, страшный срок, и мне недолго ждать!

Коль здесь гадюкам лишь позволено кусать, —
Я цепи грызть пойду на узниках галерных.

Нам делать нечего: префектов тьма примерных.
Бежим.

Уйду и я: в сердцах лишь злость и ложь.

Уйдешь от жуликов — к святошам попадешь!
Все гибнет! Кажется, что ножницы насилья
Всем птицам в небесах подстричь готовы крылья!
Все светлое втоптал изменник в грязь и в гнусь!
О Франция! В слезах бегу!

Я остаюсь.

Орлы ваграмские! Вольтера край родной!
Свобода, право, честь присяги боевой,
Мощь, мысль и принципы!.. Со всею этой славой
Теперь расправился пигмеев рой лукавый.
В своем ничтожестве нашли они оплот;
Твердят они, поняв, что мелюзга — их род:
«Раз мы легки, — нам власть!» Их мудрость в
полном блеске!..
Но, победив, они забыли, — недовески,
Из глубины клоак вскочившие на щит, —
Что если подданный велик и знаменит,
Что если он — народ, века причастный славе,
То тем тяжеле власть, чем властелин плюгавей.
Не превратят ли нам все эти господа
Отчизну светочей в отечество стыда?
Мучительная мысль! Глубокая забота!
Глушат они в сердцах, слепою силой гнета,
Влеченья светлые, высоких дум полет.
Ах! Эти карлики, проклятый этот сброд,
Льву силясь голову склонить, за все старанья
Дождутся где-нибудь, когда-нибудь восстанья!
Лев на земле простерт; усталый, дремлет он,
Глубокой тенью стен тюремных окружен;
Не шелохнется пасть свирепая, — согласен;
Спит лапа страшная. И все же он опасен:
Он может шутникам и когти показать!
Пигмеям, думаю, не стоит с ним играть.

Тиберия найдем, Иуду и Дракона;
Ламбесса также есть — в замену Монфокона…
Куют народу цепь. Сажают под замок,
В изгнанье, в ссылку шлют того, кто мыслить мог.
Все смято. Душат всё — надежды и стремленья,
Свободу, честь, прогресс, грядущие свершенья,
Как действовал Луи Стяжатель и Сеян, —
И судьям бронзовым закон железный дан…
И — чудно! — всюду сон. Властитель рад: навеки
Лишил людей души и небу склеил веки.
О, грезы деспотов! Но время все ж идет;
Зерно растет в земле; не молкнет рокот вод.
И день придет: закон безмолвья и могилы
Развалится, приняв удар внезапной силы,
Заслон гнилых ворот как громом будет сбит —
И пламя факелов весь город озарит!

Бесследно им дано исчезнуть, как червям.
Что делать с кровью их презренной? Душу нам
Смягчает отвращенье.
Смирим же ярый гнев, и ненависть, и дрожь!
Народ! Коль веришь мне, лишь палку ты возьмешь
В великий день отмщенья.

О, что за балаган воздвиг Сулук Второй!
Маркизов пряничных, конфетных принцев рой
К убийце льнет влюбленно.
Едва ль поэзия, громя или смеясь,
Коснется подлецов: противна Данту грязь,
А кровь смутит Скаррона.

О клоуны! Душой и низостью черны,
Вы мрачным будущим, как видно, смущены:
Вы так боитесь смерти;
Вам кажется: мы здесь, в изгнанье, всё грозней
Той кожи требуем, что рядит вас в людей.
О нет, рабы, не верьте.

Камбиз — о, тот бы мог (он был в решеньях скор!),
С Бароша кожу сняв, Тролону сей ковер
Отправить благосклонно;
Но тотчас бы решил: «Он хуже! Удавить!»
И приказал бы — да! — Деланглю предложить
Подстилку из Тролона.

Камбиз был туп — и тем достоин был венца.
Но вовсе нет нужды, чтоб честные сердца,
Что никогда не знали
Измен и подлостей, законы чтя свои, —
Тигровой шкурою иль кожею судьи
Диваны обивали!

Ты скажешь, мой народ: «Все схожи тут на вид.
На руки поглядим». И каждый задрожит,
Как волк с петлей на шее.
«На этих пальцах кровь! Немедля, в кандалах,
На каторгу!» Других, лишь с грязью на руках,
Ты заклеймишь: «Лакеи!

Закон на помощь звал, хрипел и ждал конца —
И разделили вы одежды мертвеца.
Скупил по сходным ценам
Вас цезарь. Вы же торг товаром наших прав
Вели, все подлости своей души послав
Прислуживать изменам.

Вам дарят жизнь. Но прочь! Беги, судья дурной,
Со злобным пастырем; ползи во мрак ночной,
Дрожа, согнув колени.
Да не останется под небом золотым,
Под божьей синевой с лучом зари святым,
От вас хотя бы тени!

А жить — живите, что ж, коль дорога вам гниль,
И депутат Криспен и кардинал Базиль, —
Позор вам даст жилища.
А средства к жизни? Ну, вам хватит их навек,
Коль можно стыд лакать, как воду светлых рек,
И коль презренье — пища!»

Затем, народ, с тобой мы за ворот возьмем
Всех этих жуликов, и ты очистишь дом
От них твоей дубиной.
И мраморным челом, в знак нашей правоты,
Нам в парке Люксембург кивнет Ликург и ты,
Катон, с душою львиной!

Друзья! Ничтожество холопов этих ждет.
Неважно, граждане, что их стыдом сомнет
Закона плащ свинцовый;
Неважно, если вдруг прохожий, в час ночной,
Найдет в золотаре у ямы выгребной
Тролона в роли новой;

Неважно, что Руэр под мостом сыщет кров;
Что, тогу сняв, Барош, как и Делангль, готов
В переднике на рынке
Наняться за два су; что из своих канав
Вскачь прибегут они, в грязь душу обваляв,
Почистить вам ботинки!

Прогресс — незлобивый, спокойный, полный сил —
Кровопролития вовеки не творил.
Он без оружия творит и побеждает;
К мечу и топору презренье он питает:
Ведь в небе голубом предвечно пишет рок,
Что мир наш — для людей, а человек есть бог;
Ведь сила высшая всегда неощутима!
Отвергни кровь, народ! Она неудержимо
Насилью бьет в лицо, безвинна или нет;
На славу каждую неизгладимый след
Кладет она — пятном, и капля роковая
Все покрывает, все грязня и пожирая;
Она в истории — чем дальше, тем черней —
Плывет и ширится, пятная палачей.
Поймите: лучшая из всех могил — презренье.
Ведь даже те, кого казнят за преступленье,
В крови, в грязи стыда, выходят из гробов!
Тюрьма с брезгливостью замкнет в себе воров —
И всё! Но не закрыть вовек могилы темной.
Пусть это будет склеп; пускай плитой огромной
Его покроют, пусть зальют цементом свод
И скажут: «кончено», — а призрак все ж встает
И камень медленно сдвигает — и выходит.
Пусть над могилою хотя бы форт возводят,
Пусть глыбами гранит нагромоздят над ней, —
Но призрак тем сильней, чем камень тяжелей:
Сдвигается, как лист, гранитная громада.
Глядите: вот он, вот! Он вышел… Так и надо,
Чтоб он блуждал в ночи, свой саван волоча.
Ты в комнате один? Он встанет у плеча
И скажет: «Это я». Стонать он в ветре будет;
Он ночью, в дверь твою стуча, тебя разбудит…
Всех истребляющих (по праву или нет)
Сквозь ненависть мне жаль. Их вижу в смене лет,
В глуби истории, что правду ищет в тайнах:
Стремясь уничтожать соперников случайных,
Врагов, преступников, обречены они
От стаи призраков бежать в ночной тени.