Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

Чтоб чествовать тебя, готово все. Очаг
Раздут и запылал на славу. И смельчак
Взамен орла сову на старый герб наляпал.
Народ, как тучный бык, повален тут же на пол
И освежеван. Кровь стрекает в гулкий таз.
И с тушей возятся, не опуская глаз,
Тролон как живодер, Маньян как главный повар.
Бычина жарится под оголтелый говор.
И точит на ремне свой длинный острый нож
Трактирщик Карреле, предчувствуя кутеж.
Дымящийся бюджет на тот же крюк насажен.
Еврейский выкормыш, ты церковью уважен.
Лойола за тебя, а Ротшильд за тобой,
Они верны тебе на каторге любой.
Пора! Подходит срок. Приличия исчезли.
Садись у камелька, плотней устройся в кресле,
Согрейся, обсушись. Харчевня заперта —
Стань королем, бандит, не бойся ни черта!
Забудь о юности, сын маленькой креолки;
Плюнь на величье, плюнь на чьи-то кривотолки!
В притоне воровском, как дальше ни верти,
Лишь пролитая кровь по-прежнему в чести;
Лишь грязь прилипшая внушает уваженье.
Мыслитель и герой, когда идут в сраженье,
Бессмертной славы блеск проносят на челе.
Ты славу сапогом расплющил на земле.
Валяй, забудь про все, чем стоит красоваться.
Под вопли карликов, под грохот их оваций
Раздуйся пузырем, Аттила-лилипут!
Жаркое на столе. Вся челядь тут как тут:
Мопа, твой верный негр; Барош, твоя собачка,
Вылизывает пол, что ты в крови запачкал.

Меж тем как ширятся трезвон, и визг, и вой, —
Там, далеко, в ночи, дорогой столбовой,
Еще таинственной, по рытвинам опасным,
Под небом сумрачным, что скоро будет ясным,
С депешей срочною, пустив коня в карьер,
Спешит Грядущее, несется наш курьер!

Кламар, погост ужасный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Кламар, погост ужасный,
Казненным отведен.

Прервал Кастень опасный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Прервал Кастень опасный,
Плиту подняв, свой сон;

Орет он, громогласный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Орет он, громогласный:
«Хочу взойти на трон!»

Картуш, от крови красный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Картуш, от крови красный,
Кричит в гробу своем:

«Мне день верните ясный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Мне день верните ясный,
Чтоб стал я королем».

Менгра же любострастный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Менгра же любострастный
Бубнит у школьных стен:

«Хочу, во мгле ненастной
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Хочу, во мгле ненастной
Влача безвинно плен,

Чтоб в переписке частной
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Чтоб в переписке частной
Звал царь меня «кузен».

Убийца первоклассный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Убийца первоклассный,
Пульман тут речь повел:

«Мандрен, мой друг всечасный,
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Мандрен, мой друг всечасный,
Хочу занять престол».

Ласнер, досель безгласный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Ласнер, досель безгласный,
Шепнул: «Хочу вдвойне».

Суффлар, взяв нож запасный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Суффлар, взяв нож запасный,
Взревел, как в страшном сне:

«Не гроб — диван атласный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Не гроб — диван атласный
Дадите в Лувре мне!»

Так: рев убийц согласный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Так рев убийц согласный
Из тьмы гробов возник.

В ответ Макер прекрасный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
В ответ Макер прекрасный:
«Что за павлиний крик?

К чему тут гнев столь страстный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
К чему тут гнев столь страстный?
Ужель мы не цари?

Ведь папа, князь всевластный
(Ты дрожишь, о Париж несчастный!),
Ведь папа, князь всевластный,
Всех нас венчал, смотри —

В лице Наполеона
(О Париж, ты не сдержишь стона!),
В лице Наполеона
По счету номер три!»

Бог карточкой игрою
Увлекся с сатаною,
Что на небо прилез.

Почем же будет карта?
Бог ставит Бонапарта,
Мастаи ставит бес.

Паршивенький аббатик,
Плюгавый принц-флегматик, —
Невзрачная игра!

Бог в картах мелко плавал,
Обоих цапнул дьявол,
Сказав: «Давно пора».

«Что ж выйдет, — рек сурово
Бог, — из добра такого?»
Черт молвил: «Туча зол».

И, скрыв улыбку лапой,
Аббата сделал папой,
А принцу дал престол.

Вы, для кого в труде отрада,
Кого благоуханье сада
И воздух горных рек влечет,
Кто бурь декабрьских избегает
И сок цветочный собирает,
Чтоб людям дать душистый мед, —

Вы вспоены росой прозрачной,
И вам, как юной новобрачной,
Все лилии приносят дань, —
Подруги солнечного лета,
Златые пчелы, дети света,
Той мантии покиньте ткань!

Воительницы, мастерицы!
Набросьтесь на того, сестрицы,
Кто эту мантию надел!
Над ним кружитесь тучей темной
И повторяйте: «Вероломный!
Ты, видно, нас не разглядел!

Будь проклят! Мы — простые пчелы;
Мы украшаем вход веселый
Лозой увенчанных лачуг,
Гостим у розовых бутонов
И иногда к устам Платонов
С восторгом приникаем вдруг.

Дурной траве — дурная слава.
Ступай туда, где Карл Кровавый!
К Тиберию, в его притон!
Не золотые вьются пчелы
У мантии твоей подола,
А стая гнусная ворон!»

Потом в обманщика, злодея
Вцепитесь, гневом пламенея,
Чтоб свет померк в его глазах!
Его гоните неотступно,
И пусть от пчел бежит, преступный,
Когда людьми владеет страх!

Спасаюсь!

Ухожу!

В изгнание иду!

К индейцам я, — хоть там убежище найду.

Я эмигрирую. Мне не пропеть рефрена,
Мне слова не сказать, как за ворот мгновенно
Багроворожие меня шпики берут.

Чернила высохли; писать — бесплодный труд!
Пожалуй, в Персии, в Монголии, в России
Побольше в нас нужды. Идемте, дорогие, —
Что люди нам теперь? Воротимся к гусям.