Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

За то, что дал приют изгнанникам, старик
Идет на каторгу, где стон сплошной и крик.
В Кайенне, в Боне ждет расправа
Всех, кто предателю не сдался без борьбы,
Тому, кто, с наглостью взломав замок судьбы,
Народное похитил право.

Друг справедливости сражен; осуждена
На баррикаду хлеб принесшая жена,
И сына голод ждет и мука.
Честь? Сослана. Закон? В изгнанье много дней.
И «правосудие» исходит из судей,
Как из гробниц ползет гадюка.

Поскольку вы, треща о мессах и постах
И бога обокрав, что грезит в кущах рая,
Лавчонку мерзкую открыли впопыхах,
Евангелием прикрывая;

Поскольку взялся бы за палку сам Христос,
Чтоб гнать вас, торгашей; и вы, невесть откуда
Сбредясь, мадонною торгуете вразнос:
Коль с чудом — десять су, и по два су — без чуда;

Поскольку вы нести способны дикий вздор,
От коего в церквах должны трещать ступени,
И ваш прелестный стиль слепит очки и взор
Церковных старост и дуэний;

Поскольку ваш сюртук покроем с рясой схож;
Поскольку вам навоз приятней ненюфара
И стряпаете вы газету для святош,
Где Патуйе строчит по планам Эскобара;

Поскольку по утрам швейцары из дверей
Бросают в сток листки презренного журнала;
Поскольку льете вы в церковный воск свечей
Свое отравленное сало;

Поскольку образцом вы мните лишь себя;
Поскольку, наконец, душой черны и грубы,
Скуля от жалости и в барабан долбя,
Слезой скрывая грязь и вдвинув дудку в зубы,

Вы, головы глупцам старательно дуря,
Заманивая их, подлейшей ложью теша,
Сумели на камнях святого алтаря
Воздвигнуть балаган Бобеша, —

Вы вправе, мнится вам, смочив святой водой
Укрытый рясою, но вредоносный коготь,
Твердить: «Я кроток, чист, иезуит прямой;
Я бью из-за угла, меня ж прошу не трогать».

О, гады, чье перо на чердаках скрипит,
Строчит, чернила пьет, льет желчь, исходит пеной,
Царапает, плюет — и туча брызг летит,
Пятная свод небес нетленный!

Поганый ваш листок — фургон, где сплошь попы;
Но это жуликов переодетых стая,
Что проповедуют среди густой толпы,
На языке блатном меж двух молитв болтая.

Вы дух порочите — поэта честный труд,
Мечту мыслителя, волнующую души;
Когда же за уши вас оттрепать придут,
Вмиг исчезают ваши уши!

Разбрызгав клевету, плеснув отравой слов,
Вы прячетесь от глаз, хоронитесь, бежите.
У каждого свой нрав и свой привычный кров:
Сова в дупле сидит, орел парит в зените.

А вы где кроетесь? Где гнусный, ваш приют?
О боже! Мрак ночной, злодейства друг постыдный,
Вкруг вас черней чернил, и в эту тьму ползут
И к вашим льнут губам ехидны.

Драконы прессы! Тут вам вольно без конца
Нырять в грязи, куда вас гонят вкус и нравы.
Судьба, все мерзости вливая вам в сердца,
Должна и в ваш вертеп направить все канавы.

Вот список ваших дел, алтарные шуты!..
Когда ж придет к вам тот, кто не лишен отваги,
И, честь вам оказав, промолвит: «Ну, плуты!
Я здесь; беритесь-ка за шпаги!» —

Тут вопль: «Дуэль! У нас! У христиан! Нет, нет!»
И подлецы, крестясь, бубнят о божьем слове.
О, трусы! В заповедь их страх переодет,
И, отравители, они боятся крови.

Ну что ж, дубинка есть — из свежего дубка;
Боюсь, булыжники ваш нос пересчитает;
Ведь, — знайте, жулики, — сбежавших от клинка
Обычно палка настигает.

Вы Сену, Тахо, Рейн в плен взяли; ум людской
Сумели вы смутить, предав пустой надежде;
Еврейских маклаков пред вами молкнет рой;
Иуды нет в живых, но жив Тартюф, как прежде.

Сам Яго — пустослов, коль рядом ваш Базиль;
Вы библию червям голодным предаете;
Но лишь убежища попросят ложь и гниль, —
Сердца вы настежь распахнете.

Вы оскорбляете у честных горечь дум;
Но костюмерная зато у вас богата;
В ней, куртку сняв, порок найдет любой костюм:
К вам Ласенер войдет, а выйдет Контрафатто.

Вы в души лезете, чтобы залезть в карман;
Кто примет вас, тому не жить с беспечным сердцем;
Вас гнать вы нудите — и каждый шарлатан
Потом наряжен страстотерпцем.

Вы в храме божием свой обрели буфет.
Со всеми вы дружны, кто в мире множит муки;
И в умывальнике находят крови след,
Когда вам изредка случится вымыть руки.

Не будь вы книжники, стать палачами б вам.
Для вас прекрасен меч; и что святее дыбы?
Чудовища! Ваш гимн хвалу поет кострам,
И светоч вы лишь в них нашли бы.

Не восемнадцать ли веков, сместив плиту,
Христос пытается из ветхой встать могилы?
Но вы, иудино отродье, тяжесть ту
Вновь надвигаете, все напрягая силы.

Святоши! Ваш хребет — приманка для ремня.
И рок, смеясь, велит, чтобы сынов Лойолы
Бич папы исхлестал, из Франции гоня,
А из Баварии — хлыст Лолы.

Ну что же, действуйте; свой пакостный листок,
Писаки подлые, старательно ведите;
Ногтями черными скребите мозжечок;
Вопите, клевеща, кусайтесь и живите!

Господь обрек траву зубам голодных коз,
Моря — ударам бурь, гроба — червям и мухам,
Колонны Пропилей — огням закатных роз,
А ваши лица — оплеухам.

Ну, так бегите же, ищите дыр и нор,
Спасайтесь, продавцы поддельной панацеи,
Паяцы алтаря, кто, смрадный сея вздор,
Невинней евнухов и сатаны не злее!

О господи, скажи, царь неба и земли,
Где есть лжецы подлей и с худшими сердцами,
Чем те, кто вывеску свою прибить могли
Христа кровавыми гвоздями?

Был некий человек, и звался он Варроном,
Другой — Эмилием и третий — Цицероном;
И каждый был могуч, и властен, и велик;
Их, в стае ликторов, народный славил клик;
И полководцем ли, судьей ли, магистратом —
Но каждый речь держал нередко пред сенатом;
Их также видели в сумятице боев
Стремящими вперед сверкающих орлов;
Рукоплесканьями встречали их в столице.
Их больше нет в живых. По мраморной гробнице
Воздвигли каждому история и Рим.
На бюсты, важные как слава, мы глядим
В музеях и дворцах; но средь толпы случайной
Раскрытый взор их полн своей мечтой, и тайной.
И все же вправе мы, сыны иных веков,
Ничуть не осквернив победный лавр венков,
Сказать порой: Варрон был груб, с тяжелым нравом;
Эмилий промах дал; был Цицерон неправым.
Коль так относимся мы к славным мертвецам,
Как смеешь требовать, — ты, меж холопов хам,
Кто до усталости был всеми презираем, —
Чтоб я тебя не звал открыто негодяем!
С тобой учтивым будь: ведь ты же — гражданин
(Кого бы выгнали из Спарты и Афин)!
Ты всем известен был, дружок домов игорных,
Вертепов, кабаков и прочих мест позорных;
Тебя видали ведь — то где-то за углом
Во тьме, то на крыльце у входа в некий дом,
Где красный рдел фонарь, мигающий под ветром, —
С дрожащей головой, прикрытой мятым фетром.
Венчанный шут в мундир теперь облек твой стан,
Но жизнь твоя — лишь фарс, раздувшийся в роман.
Мне наплевать, — судье, мыслителю, поэту, —
Что, задушив Февраль, тебя в насмешку свету
Венчал Декабрь, — тебя, питомца грязных луж.
Идите в кабаки, спросите Ванвр, Монруж,
Спросите чердаки, лачуги и подвалы!
Все скажут вслед за мной, что этот ловкий малый
Был вором, прежде чем стяжал высокий сан.
А! Просишь быть с тобой повежливей, болван?
Но ты ж — на высоте! Весь в золоте твой ворот!
Спокоен будь. А я — свой крик промчу сквозь город:
Глядите, граждане! Себя он Брутом звал,
Подлейший иезуит. Он троны низвергал,
Теперь он любит их. Он стражем был законов,
Теперь он за успех. Итак: «Долой Бурбонов!
Ура, Империя! Палату на запор!»
Коль барин — Бонапарт, лакею враг Шамбор.
И вот — сенатор он; о, счастье и отрада!
Но этот негодяй, когда все шло как надо,
В чьем сердце «лилий» нет (он сам орал о том),
Их на своем плече увидел бы — клеймом.