Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

5

Вдвойне по смерти славен воин.
Такого не было в былом.
Из гроба слышит он, спокоен,
Как говорит земля о нем.

Он слышит: «Верною победой
Все дни его озарены.
История! Покорно следуй
За этим божеством войны!

Хвала ему в тиши могильной —
Тому, кто, проблистав, исчез:
Он одолел, гордец всесильный,
Ступени первые небес!

Он слал в стремлении высоком,
Беря столицы на лету,
Бороться с непреклонным роком
Свою надменную мечту.

И каждый раз, кидаясь в схватку
Прыжком величественным, он
Являл великую загадку,
Которой бог был поражен.

Почти не человек по силам,
Упорно созерцая Рим,
Он говорил с тяжелым пылом:
«Отныне миру быть моим!»

Он жаждал — символ гордой воли,
Жрец, государь, маяк, вулкан —
Из Лувра сделать Капитолий,
В Сен-Клу создать свой Ватикан.

Он, Цезарь, кинул бы Помпею:
«Будь горд, что помогаешь мне!»
Сверкал он шпагою своею
Из туч, гремевших в вышине.

Хотел он, в ярости хотений,
Свою фантазию до дна
Излить на мир, чтоб на колени
Пред ним склонялись племена.

Хотел он слить, мечтою движим,
Мечты всех рас в единый клир,
Весь мир одушевить Парижем,
В Париже воплотить весь мир.

Подобно Киру, величавый,
Хотел он под своей рукой
Мир увидать одной державой,
Одним народом род людской;

Придать такую силу трону,
Обидные презрев слова,
Чтобы ему, Наполеону,
Завидовал Иегова!»

6

Усопший исполин конца дождался узам,
И отдал океан великий прах французам.
Уже двенадцать лет спокойно дремлет он,
Своим изгнанием и смертью освящен,
Под гордым куполом. Когда проходишь мимо,
Он представляется, лежащий недвижимо;
В венце и в мантии, расшитой роем пчел,
Под сводом гробовым себе приют нашел
Тот, для кого весь мир был тесен. Он рукою
Сжал скипетр левою и шпагу сжал другою;
У ног его орел глаза полуоткрыл.
И люди говорят: «Здесь цезарь опочил».

Вокруг огромный град катил свой гул нестройный.
Он спал двенадцать лет, доверчивый, спокойный.

7

Вдруг ночью (а в гробах конца у ночи нет)
Очнулся он. Чадил какой-то мерзкий свет;
Виденья странные вползли в его ресницы;
Постыдный смех звучал под потолком гробницы;
Весь бледный, он привстал. Видение росло.
И голос (он узнал!) пролился тяжело:

«Встань! Ватерло, Москва, скала святой Елены,
Изгнанье, короли, британский страж надменный,
Что осквернил твой одр, — последнее звено
Страданий, — всё ничто! Возмездье — вот оно!»

И голос зазвучал внезапно горче, резче,
Сарказмом напоен, иронией зловещей;
Насмешкой черною был полубог пронзен:

«Из Пантеона ты изъят, Наполеон!
Ты стащен за ноги с властительной колонны!
Гляди. Разбойники, крутясь, как рой зловонный,
Бродяги, нищие, властители канав
Тебя забрали в плен, к рукам тебя прибрав,
Нечистой лапою стопы касаясь медной.
Ты умер как звезда, что гаснет в тверди бледной,
Как Цезарь, как герой, и вот воскрес — на дне! —
Как Бонапарт, прыгун из цирка Богарне.
Ты — в их рядах; они тебя, в разгуле пьяном,
Вслух гением зовут, а про себя — болваном.
Рубакам в нужный миг, — им любо день-деньской
Своими саблями греметь по мостовой, —
Толпе, что радостно к их балагану жмется,
Они орут: «Скорей! Сейчас спектакль начнется!
Дан фарс: «Империя»! И приглашен в наш хор
Сам папа! Это что! Сам царь! И это вздор:
Царь — лишь капрал простой, а папа — вроде бонзы.
У нас получше есть! Есть дурачок из бронзы.
Он всем нам дядюшка — простак Наполеон!»
И Фульд, Маньян, Руэр, Парье-хамелеон —
Беснуются. У них — сенат из автоматов,
Из восковых фигур. Соломой казематов
Набили чучело они: то — твой орел;
Он, реявший в выси, свою судьбу обрел
Не на полях боев — на ярмарочном поле!
На троне старом нет обивки пышной боле:
Вся ими срезана. Всю Францию, — взгляни:
На их лохмотьях кровь, — ограбили они.
В кропильнице Сибур белье их моет рьяно.
Ты, лев, — их раб; их вождь — всего лишь обезьяна.
Ты имя гордое твое в постель им снес;
В теснинах Риволи дымится их навоз;
Вином твоих побед свой стыд глушат их души;
И серый твой сюртук распялен на Картуше.
Они сбирают медь в твой головной убор;
Твои знамена им — то скатерть, то ковер;
Сев за нечистый стол, они то водку дуют
С глупцом-крестьянином, то в карты с ним плутуют;
Их соучастником ты бродишь у стола:
Рукой, что некогда штандарт побед несла,
Что мчала молнию, — рукою Бонапарта! —
Вдруг передернута помеченная карта!
Ты с ними должен пить! Карлье, добряк на вид,
По-дружески тебя пинком приободрит;
Пьетри с тобой на ты; Мопа рукою грязной
По животу тебя потреплет вдруг развязно.
И знают, жулики, что день придет, когда
На них, как на тебя, обрушится беда,
И рады в честь твою распить полштофа пенной;
Льет водку Пуасси в фиал святой Елены!
Как шабаш, ночь и день везде балы гремят;
Толпа сбегается глядеть на этот ад,
Где кувыркаются, бряцая бубенцами;
Народ свистит, ревет… И ты — меж подлецами!
Да, на подмостках — ты! Куда тебя взнесло?
Гомером начинать и завершить Калло!
О, песнь последняя великой эпопеи!
Тролон и Шедетанж — паяцы и лакеи —
Теперь твои друзья средь балаганных стен,
Где, крови не отмыв, смеется в ус Мандрен,
В одежде цезаря пленяя взор народа.
Ты ж, тень державная, бьешь в барабан у входа!»

Речь смолкла страшная. Во тьме Наполеон,
Сражен отчаяньем, издал ужасный стон,
Издал крик ужаса, вздев руки… Над страдальцем
Строй мраморных Побед, показывая пальцем,
У гробовых дверей как будто ожил вдруг
И, с цоколей сойдя, с насмешкой стал вокруг
И слышал, как титан, последний стыд изведав,
С рыданьем выкрикнул: «Кто ты, о демон бредов?
Мой вечный враг, ответь, иль я сойду с ума!» —
«Я — преступление твое!» — сказала тьма.
И склеп наполнился сиянием грозящим,
Подобным пламени над господом разящим:
Два слова огненных, — как те, что увидал
Когда-то Валтасар, — сверкнули. Прочитал
Наполеон, дрожа (о, где возмездью мера?),
Что Восемнадцатым он заклеймен Брюмера .

Свершилось!.. От стыда и пушка б тут зарделась,
Что именем таким такая мразь оделась,
Что в этой славе ты нору обрел, пигмей!
Ты, спавший с девкою — с фортуною твоей,
На этот гордый пик сумел всползти по склонам!
Ты шляпу Эсслинга своим снабдил помпоном;
Ты семимильные похитил сапоги;
Вцепился ты в орла, чертившего круги, —
В Наполеона, и, в восторге замирая,
С ним гордо делишься насестом попугая!
Терситу дядей был великий Пелиад…
Так это для тебя гром наших Илиад!
Так это для тебя в сраженья мы вступали!
Так это для тебя из громоносной дали
На русские войска Мюрат летел с хлыстом!
Так это для тебя сквозь пламя напролом
Сосредоточенно шагали гренадеры!
Так, значит, мой отец, отважный, полный веры,
Кровь для тебя струил в эпической войне!
И пики для тебя сверкали в вышине,
И материк дрожал перед Аттилой новым,
И Лондон в страхе был, Москва — в дыму багровом!
Так это для тебя — чтоб ты меж девок пил
И с Маскарилями и Дейцами кутил,
А в Лувре на пирах сидел на первом месте;
Так это для тебя (с мосье Моккаром вместе)
Ноги лишился Ланн, оторванной ядром,
И головы солдат, задетые клинком,
Кровь из-под кивера струили красным соком!
Так это за тебя Ласаль погиб с Дюроком,
Ваграм и Рейхенбах отяготив бедой,
И Коленкур сражен в редуте под Москвой,
И гвардию вконец под Ватерло скосило!
Так это для тебя ветрами убелило
Нагромождения несметные костей
В глуби любых лесов, среди любых полей!..
Нахал! Склепался ты, раб и слуга порока,
Отродье случая, с великим сыном рока!
Ты свой бесстыжий лоб воткнул в его венец!
Рукою шутовской ты взял тот бич, наглец,
Что королям грозил, меняя ход столетий;
И запрягаешь ты, наклеив номер третий,
Маренго, Аустерлиц, Иену, Сен-Жан-д'Акр —
Квадригу солнца — в свой ободранный фиакр!